Снегом обожженное лицо... (Владимир Гостюхин) [1982 Шитова В., Базавлук М., Гостюхин В.

Эта странная, поразительная встреча перевернула мою жизнь. Потрясением была Лариса Ефимовна, потрясением был материал, над которым я работал, потрясением были съемки этой картины. Трудно рассказать словами о встрече с Ларисой, как я мысленно называю ее в своей памяти. Она входила, врывалась в жизнь людей и оставалась в их сознании неотделимой частью. Так произошло и со мной: Лариса Шепитько навсегда стала частью меня самого

В самые трудные, самые драматичные мгновения нашего общего на съемках бытия Лариса Ефимовна казалась мне подобной спасительному очагу. От нее переходило в меня тепло, свет, какая-то мощь - и появлялись силы, в которые минуту назад я чуть ли не терял веру.

Когда я впервые увидел ее ив "Мосфильме" в группе "Сотников", я стал высказывать взахлеб свои впечатления от повести Василя Быкова и от сценария, написанного Ларисой Шепитько и Юрием Клепиковым не менее сильно, чем повесть, но ставшего уже литературой, предназначенной для экрана.

У меня не сохранились в памяти детали нашего первого разговора. Помню, что говорил, в основном, я - она слушала. Это были, конечно, смотрины, но я старался думать о другом, мне хотелось только успеть высказать свою мысль. Я говорил Ларисе Ефимовне, что никогда еще не держал такой литературы в руках, что до глубины души меня поразил образ Николая Рыбака, я как-то остро почувствовал себя на его месте, но сомневаюсь, даже не верю в то, что такую роль вообще можно сыграть. Она ответила одной фразой, быстро, как бы подводя решительную черту под долгими раздумьями: "Ну, не боги горшки обжигают". И тут я почувствовал, что она совершила свой выбор. Как мне потом рассказали, я оказался двадцать первым кандидатом на роль Рыбака. И последним. Это было в декабре 1975 года. Стояла свирепая, морозная зима.

Кадры и рабочие моменты фильма

После той счастливой для меня встречи начались кинопробы. В течение месяца мы перепробовали много сцен, и уже тогда я почувствовал всю трудность предстоящей работы. Как-то на съемках мне запомнился один пустяк: Лариса перед очередным дублем взяла в руки снег и брызнула в лицо мне и Плотникову - обожгла холодом, видимо, чтобы собрать нас, наше внимание и волю. Впрочем, запорошить снегом наши лица она считала нужным и по иным причинам - для фактурности, для достоверности сурового изображения. И потом так уж повелось у нее, вошло чуть ли не в привычку - она просила приносить ей снег даже в павильон.

Здесь же, на пробах, она пыталась выработать сосредоточенность, быстроту реакции и волю актеров резкой сменой, чередованием сложных сцен. Я, признаться, старался, как школьник, который от напряжения помогает себе языком, максимально отдавал себя репетируемой сцене, и уже тогда меня поразила в Ларисе Ефимовне черта характера, так редко в общем проявляющаяся в людях взрослых: она самозабвенно отдавала себя снимаемому эпизоду, требовала того же от актеров, и, если эпизод получался, - удивительная признательность, благодарность шла от нее, светилась в ее глазах. Она умела оценить хорошо сделанную работу.

Такой Лариса Шепитько была в памятную зиму 1976 года, когда начались съемки "Восхождения", такой она была всегда. Казалось бы, манера и почерк опытного режиссера должны выражаться в системе работы, в методе, в школе, в чем-то очень бесспорном и незыблемом, как гранит. У нее же как будто не было отработанной манеры, не было почерка. Она вся, всей своей сутью принадлежала тому, что было связано с картиной, начиная от повседневных производственных дел и кончая творческой работой на площадке. И так - без конца. И это был процесс ее приближения к истине - иначе не скажешь,

Снимали однажды эпизод пробега партизанского отряда. Партизаны, по сценарию, долго и трудно уходили от погони карателей. Нужно было показать в фильме смертельную усталость разгоряченных, задыхающихся людей. Нужно было добиться, чтобы актеры именно так и выглядели. И Лариса Ефимовна всякий раз бежала рядом с участниками съемок, чтобы пережить их состояние самой, чтобы зажечь актеров, чтобы не допустить фальши в кадре. Натурные съемки шли зимой, в период устойчивых сорокаградусных морозов, и было это под Муромом, большей частью в открытых всем ветрам местах. От всех участников съемочной группы требовалось огромное напряжение физических и духовных сил. Работа над картиной, как бой, ставила каждого из нас в экстремальные ситуации.

Кадры и рабочие моменты фильма

Мне вспоминается съемка эпизода, когда Рыбак и Сотников, получив от старосты овцу, возвращаются в свой лагерь. Разгоряченный удачей, Рыбак рвется вперед - быстрей добраться до лагеря, уйти из деревни, вернуться к своим. Больной Сотников еле тащится за ним, отстает, мешает, задерживает его. Стоял сильный мороз, хлестала вьюга, вдобавок наметал снегу ветродуй. Я нес овцу и когда к концу эпизода уходил вдаль и слышал команду: "Стоп!", то поворачивался и видел копошащийся белый клубок: то был Плотников, которого моментально заносило снегом (а он снимался в одной шинельке). И каждый раз, каждый дубль к нему бросалась Лариса Ефимовна, накрывала своим телом, растирала ему уши, руки. И вот уже их обоих заносило снегом... Этот заметаемый снежной пеленой клубок снится мне до сих пор по ночам и вызывает в сердце щемящую боль, а может, любовь или благодарность... не знаю.

Когда снимали эпизод с карателями, долго не могли отладить стрелковое оружие - механизмы быстро замерзали. После подачи команды "мотор!" Лариса Ефимовна кричала: "Огонь!" - но автоматы и пулеметы не стреляли. Она командовала: "Стоп!" - начиналась стрельба, потом вдруг смолкала. И в этом кошмаре Шепитько взывала в мегафон:

- Товарищи солдаты (немцев играли наши солдаты), начали!

Доведенная до полного отчаяния, она неистово кричала:

И это, как говорится, было бы смешно, если бы не было так серьезно. Она душой болела за достоверность в кадре и добивалась, и добывала ее всеми доступными ей средствами. Шепитько сжигала себя во имя ею же поставленных, труднейших, непреодолимых целей, но она их преодолевала, она преодолевала себя и достигала результата. И это не могло не стать явлением в искусстве, ибо было так неистово, так искренне, так выстрадано, измерено истинно нравственными категориями. После встречи с Шепитько невозможно было уже жить по-старому, мерить жизнь привычными мерками. Несмотря на массу сложностей, которые происходили на площадке, творческих бед и производственных неурядиц, я ни разу не сомневался в том, что картина получится, ни разу не допускал в душе сомнения, что эта работа не увенчается успехом: не может, думал я, такая неистовость не быть вознаграждена признанием, не найти отзвука в душах людей.

Мне не часто доводилось видеть Ларису Ефимовну вне работы, но те немногие паузы, которые все-таки наступали в перерывах между съемками, и особенно общение во время рижского кинофестиваля 1977 года, как-то по-человечески сблизили нас, и я уже видел в ней не только мужественного, сильного, напряженно существующего человека, а добрую, красивую и со вкусом одетую, легко ранимую женщину. Трудно было поверить, что она режиссер подвижнической картины "Восхождение", режиссер, который сменяет изящную одежду на суровые и тяжелые рыцарские доспехи, когда входит на съемочную площадку.

В процессе съемок "Восхождения" главным для меня было понять моего героя, а он глубже и полнее всего раскрывается в общем-то в финале. Поэтому в работе над картиной самым для всех нас важным был заключительный эпизод.

Кадры и рабочие моменты фильма 'Восхождение'

После трагической сцены казни Рыбак совершенно раздавлен происшедшим. В тот момент он - существующее по инерции полуживотное. И когда он возвращается на место, откуда начался путь на Голгофу всех участников казни, и когда он видит пустой проем подвала, из которого они совсем недавно вместе вышли, - перед ним разверзается бездна. Тут только начинает доходить до него мучительный, непосильный смысл происшедшего. И в голову ему приходит мысль убрать, уничтожить себя, чтобы прекратить невыносимую муку.

Перед съемкой у нас был разговор с Ларисой Ефимовной о сложности эпизода, и я рассказал ей, как я это все вижу: Рыбак после неудачной попытки повеситься в уборной выйдет на такой... плач, что ли, и в последующем кадре финала я представлял себе моего героя рухнувшим на колени. Этого в сценарии не было.

Шепитько приняла мою версию, вполне ее допустила, но как к этому прийти - мы не знали. Решили пробовать на площадке. И когда стали снимать выход из уборной, она начала просто читать сценарий, читать, как написано. В первом дубле во мне это не отозвалось. Тогда я попросил ее то же самое прочитать шепотом. И когда она стала шепотом произносить каждое слово, в моей душе что-то откликнулось, и я действительно пришел в необходимое, в кризисное состояние. Николай Рыбак упал на колени, молил прощения у судьбы и, рыдая, потянулся к заснеженному полю. Так мы и сняли. Вспоминаю об этом, потому что тогда я ощутил в себе какой-то поразительный всплеск, духовное слияние с Ларисой Ефимовной.

Она часто повторяла фразу о группе крови, о том, что каких-то людей связывает одна группа крови, имея в виду не биологию, конечно, а близость духа. Мне хочется верить в то, что мы были с ней одной группы крови. Сейчас, после ужасной гибели Ларисы, мне особенно хочется в это верить, потому что, как никогда прежде, я чувствую, что потерял очень близкого и дорогого мне человека. Это был мой режиссер.

Во время работы над "Восхождением" я постоянно чувствовал полное, абсолютное доверие с ее стороны. Вместе с Борисом Плотниковым, который играл Сотникова, мы чувствовали себя не просто исполнителями, а реальными соавторами, людьми, с которыми она поровну делила лихую годину съемок картины. Она часто приглашала нас в комнату, где вместе с Юрием Клепиковым они переписывали какие-то сцены, помню, это были сцены "в подвале", "у старосты". Она предлагала вместе искать подробности, краски, что-то вносить свое в процесс работы. Постепенно осваиваясь в новом качестве, я, в частности, придумал эпизод, который потом вошел в картину: Рыбак, перекатываясь по снегу, как бы играючи, отстреливается от немцев. Маленький эпизод, но он работал на биографию героя. Эта атмосфера взаимного доверия очень помогала нам в работе.

Работу Шепитько над картиной отличала особая сосредоточенность. Глубоко входила она в работу. Достаточно сказать, что целых четыре года она только готовилась к съемкам, накапливала в себе материал, обдумывала, приближалась к картине медленно, чтобы потом снять ее в шесть месяцев одним рывком.

Заповедь - бесконечно принадлежать тому, что сейчас делаешь, - я усвоил именно от нее.

Теперь приходится только сожалеть, что Лариса Ефимовна не оставила после себя учеников. Хотя все мы, люди, знавшие ее, смотревшие ее фильмы, в какой-то степени ее ученики.

Последний раз мы встретились на "Мосфильме" осенью 1978 года. Встреча оказалась неожиданной. Мы даже растерялись. Обрадовались. Она приступала к новому фильму и вся была уже в новых заботах. Глаза ее светились по-прежнему, и она только спрашивала: "Ну, как ты, счастлив? Ты счастлив?.."

Лариса Шепитько

Желание поставить 'Восхождение' было потребностью почти физической. Если бы я не сняла эту картину - это было бы для меня крахом. Помимо всего прочего, я не могла бы найти другого материала, в котором сумела бы так передать свои взгляды на жизнь, на смысл жизни. Кстати сказать, для многих оказалось неприемлемым то, что этот фильм обрел свою форму в стилистике, близкой к библейским мотивам. Но это моя библия, я впервые в жизни под этой картиной подписываюсь полностью. Отвечаю за каждый миллиметр пленки

Говорить о себе - это ведь значит говорить о фильме. О том, что меня к нему готовило. Моя работа в кино - это именно жизнь, которую ты не делишь на частную и производственную. Я не могла бы так делить. К тому же у меня счастливое сочетание: у меня муж режиссер. Так что мы и дома живем в том же мире

Кино - мой дом в буквальном смысле слова. Это естественный способ моего существования, так уж случилось. Как для бегуна на длинные дистанции, естественное состояние организма - это бег, так для меня жизнь - кино