Михаил Волков (К. Клюевская)

Михаил Волков

Ему ничего не давалось легко. Ни в искусстве, ни в жизни. Но всегда, даже в самые трудные моменты, он производил впечатление вполне благополучного человека. Подтянутый, несуетливый, с уверенными манерами и всегда чуточку закрытый для окружающих. Эти же черты роднят и почти всех его сценических и экранных героев - разведчика Крылова-Крамера в кино и Электрона Евдокимова в театре, Джейка Барнса в телевизионном спектакле, и Шеффера в телевизионном фильме.

Среди его многочисленных героев есть люди честные, бескомпромиссные, есть эгоисты, откровенные приспособленцы, но нет людей слабых, сломленных жизнью, растерявшихся. Эти люди сильны и почти всегда значительны, даже если и неудачливы. Михаил Волков всегда играет человека, который делает то, что хочет. Но желания эти бывают бесплодны, а иногда и преступны.

Широкая популярность к Волкову пришла в конце 1960-х годов, когда на экранах появились фильмы "Путь в "Сатурн"" и "Конец "Сатурна"", Его узнавали на улицах. Киностудии наперебой приглашали сниматься в ролях разведчиков. В рецензиях ему адресовано было много заслуженно лестных слов. Но и до этого были у Волкова не меньшие творческие удачи - и на телевидении и в театре.

Когда состоялся кинодебют, Волкову было уже больше тридцати лет. Позади остались первые трудные шаги на сцене Драматического театра города Николаева, где приходилось много играть, но мало работать над ролями, и поиски своей темы на сцене Киевского ТЮЗа, и нелегкое утверждение себя в прославленном коллективе Ленинградского академического Большого драматического театра имени М. Горького - постижение его высоких художественных принципов сценического искусства.

Здесь все началось с провала.

Первая роль, на которую в 1961 году пригласили Михаила Волкова - Чацкий, ему не удалась. На премьере ее играл другой артист. Это была травма. Но это было и начало того пути, по которому Волков пришел к своим большим успехам. Работа над ролью Чацкого, встреча с режиссером Г. А. Товстоноговым убедили его, что мало на сцене эмоциональной искренности, актерской технической грамотности, жизненного правдоподобия. Для того чтобы создать характер, надо глубоко проникнуть в суть его и найти свою философскую позицию. Ведь именно способность мыслить и отличает настоящего художника от ремесленника. Волков не сдался, не ушел из театра, он стал учиться со скрупулезной тщательностью творить характер изнутри - привыкать к трудному способу добывания художественной правды. Попробовал (сначала самостоятельно) работать над обратном Молчалина. И очень скоро вышел на сцену.

'Путь в 'Сатурн''

Это был умный, непринужденно элегантный, не лишенный даже некоторого романтизма Молчалин. Но при всей тонкой и завораживающей обходительности, при мягкости интонаций было в этом человеке что-то настораживающее, какая-то неуязвимость: казалось, ничто и никогда не замутит его души - ни истинная любовь, ни горячая дружба, ни предательство. За выработанной корректностью, за вышколенным изяществом манер сквозили бесстрастный цинизм и холодная расчетливая деловитость. Это был не просто точно сыгранный характер, а открытие той победительно-агрессивной силы, что начинала править в мире уцененных духовных ценностей и возросших в цене ценностей материальных.

И за Электроном Евдокимовым, которого сыграл потом Волков в спектакле "Еще раз про любовь", тоже вставало определенное жизненное явление. Победно самоуверенный и удачливый, с непроницаемо насмешливым взглядом и непробиваемым спокойствием - таким пришел его Евдокимов на сцену. Один из тех молодых людей, что сменили мятущихся героев молодой литературы пятидесятых годов, шумно протестовавших против трезвого мещанского благополучия. Эти, новые, всерьез занялись только своим делом, ни на что больше не желая тратить ни грана души. Даже юмор был запрограммирован в этом всезащищенном человеке как легкая современная ирония, которая позволяет не вмешиваться в заведомо проигрышные ситуации. За благополучной импозантностью молодого ученого, почитающего себя за аристократа духа, Волков раскрывал сущность этого рационалистического мышления. Высокопрочные, спортивные, неуязвимые, они могли легко стать безжалостными - им внутри ничто не помешало бы. Трагическим был путь возрождения этой души, путь, оплаченный бескорыстной любовью и смертью другого человека.

Уже в этих двух, казалось бы, таких непохожих ролях наметилась у Волкова общая тема - тема опасности омертвения души. Она нашла свое развитие и дальше совсем в иных его работах, где актер отстаивал право человека на богатство духовного мира, на раскованность простых и естественных чувств, отстаивал человеческое в человеке.

В телевизионном спектакле "Макбет" актер ведет своего героя по всем ступеням обесчеловечивания. Его Макбет, совершая преступление - убийство, наносит смертельный удар самому себе. Отныне душа его не знает покоя. И Волков раскрывает все градации падения человека: злобу и безысходность, ожесточение, шальной кровавый разгул, приступы самоуничижения, самоистязания, ужас и почти невероятную радость собственного конца. Макбет у Волкова до последних мгновений сохраняет внешне атрибуты выдающейся личности - мужество, волю, энергию, ум. Не остается только одного - цели и смысла существования. Нельзя безнаказанно для себя причинять зло другим - вот мысль, которую доказывает актер. Пусть сила характера его героя не сломлена, душа оказалась опустошенной.

Эта же тема опустошенной души иначе решается в телевизионном спектакле "Фиеста". Его Джейк Варне пьет замороженное шампанское, смотрит бой быков, переезжает из одного отеля в другой. Меняет города. Мчится на фиесту. И тоже нигде не находит покоя. Он смеется, уверяет себя и других, что им весело. Его голос звучит ровно, а глаза словно подернуты пеплом - смертельной тоской. И нам открывается трагедия личности, играющей в общение. Его Джейк не мог заставить себя принять мир, когда его душа опустошена. И не мог уйти от самого себя, переезжая с места на место, меняя свое окружение. Для того чтобы изменить судьбу, надо прежде всего изменить самого себя.

Сложные поиски нравственности составляют внутренний конфликт лучших созданных актером образов. Даже в плакатно-отрицательных ролях актер пытается искать психологическую объемность. Таков его Керенский в фильме "Крушение империи". Энергичный, с резкими чертами лица, с щеголеватой точностью движений и оскорбительно безапелляционным тоном, он не только откровенный злодей. На экране предстает человек, твердо верящий в исключительность своей персоны, в свое величие. Он очень нравится себе, этот новоявленный Бонапарт, не сомневающийся в огромном государственном значении каждого своего шага. И когда этот Керенский выходит на трибуну в зале Смольного, обращается к народу и предлагает свою кандидатуру в Советы рабочих депутатов, в его голосе звучит неподдельное волнение - и от умиления собственной решимостью, и от искреннего желания убедить людей, и от жажды любым путем захватить власть. Такая фантастическая одержимость гипнотизирует окружающих, самого же человека превращает в игрушку собственной страсти.

'Путь в 'Сатурн''

Четко определенный характер рисует Волков и в короткой сцене, которая есть у его героя в фильме "Переступи порог". Молодой ректор в своем кабинете ведет разговор с оробевшим незадачливым абитуриентом. Чуть-чуть иронично ставит вопрос: "Физика или математика ваша жизнь?" Услышав ответ, тут же дает задание. С любопытством наблюдает ход решения. Корректный, внимательный, деловитый. И вдруг телефонный звонок. Такой обычный в страду приемных экзаменов. Знакомый просит за кого-то. И в ректорском кресле уже не ученый, а всесильный благополучный вершитель человеческих судеб. Он обещает не сразу, медлит, чуть-чуть упиваясь и своим всесилием, и своим остроумием, и своей снисходительностью. Обаяние непринужденности оборачивается откровенной бесцеремонностью, быть свидетелем которой просто неловко. Но человек не замечает этого, как не замечает, что мелкие чувства разъели его душу, искрошили личность.

Успех Михаила Волкова в роли Крылова-Крамера в лентах "Путь в "Сатурн"" и "Конец "Сатурна"" тоже был не случаен. Он не объяснялся только зрительской любовью к подвигам отважных разведчиков. Он лежал в основе созданного актером характера.

До этого Волков отверг несколько подобных предложений кинорежиссеров. Разведчик Крылов-Крамер, заинтересовал его сложностью духовного мира. Было в этом характере нечто, что отличало его от подобных героев, с лихой удалью кидавшихся по воле авторов фильма от одной опасности к другой. Его Крылову-Крамеру нужны были стойкость и мужество не только для опасной борьбы с противником, но и для трудного поединка с самим собой. Именно здесь, пожалуй, впервые на экране прозвучали в образе разведчика трагедийные ноты. Трагизм поворота был не связан впрямую с сюжетом, с опасной судьбой капитана Крылова, выдавшего себя за немца Крамера, чтобы в качестве перебежчика попасть потом в разведывательную школу абвера. Он был в другом: в нравственном самоощущении человека, вынужденного постоянно действовать вопреки своим душевным побуждениям, лишенного права быть самим собой. За каждую, даже маленькую победу над самим собой он платил крайним, изматывающим напряжением внутренних сил, бесконечной душевной усталостью.

Волков сыграл Крылова без позы и фальши, с той предельной внутренней сосредоточенностью, которая свойственна актерам школы высокой психологической правды. При внешней сдержанности герой Волкова заражал своим волнением. Его реакции были стремительны, чувства обострены, внутренняя сосредоточенность настойчива: она захватывала, подчиняла, не давала отвлечься от напряженного поединка воли, ума, мировоззрения. От поединка, где ставка больше, чем жизнь.

'Конец 'Сатурна''

И хотя зрители с естественным волнением следили за тем, как развертываются внешние события в этом динамическом, остросюжетном фильме, но эпизоды перестрелок и драк, проверок и допросов уходили из памяти, а оставались совсем другие. Те, что раскрывали внутреннюю борьбу героя. Например, разговор Крылова с генералом Тимериным перед отправкой через линию фронта, разговор у ночной реки, разговор вроде бы и незначительный.

- В общем-то я готов...

- Ни черта ты не готов. Даже связных не знаешь.

- А Бударин?

- Бударин...

- Других пока нет...

- И не будет, Сережа...

Реплики звучат обрывисто, а паузы между ними длинны. Каждый говорит не все, что думает. Это не просто объяснение начальника с подчиненным. Не только разговор человека с человеком перед испытанием столь же тяжелым, сколь и неотложным. (Шансов на успех слишком мало, а необходимость операции слишком велика - немцы рвутся к Москве.) Это - прощание. Это - уже нахлынувшее на Крылова одиночество, одиночество человека, мужественно взявшего на свои плечи общий груз. Это - трезвое понимание обстоятельств и своего человеческого, гражданского долга. И потому, когда Тимерин отвернется к реке, Крылов еще долго будет прощаться с ним взглядом, не говоря лишних слов, понимая, что силы выстоять надо искать теперь только в самом себе.

'Конец 'Сатурна''

Потом зрители узнавали, что ни один шаг на трудном и долгом пути в "Сатурн" не давался Крылову даром. Немцы не сразу поверили ему, а поверив, все же поверили не до конца и продолжали испытывать. Каждое действие разведчика рождало массу последствий, которые трудно было предусмотреть и учесть. Мучительны были проверки, но еще мучительнее - бездействие. Семь месяцев разведчик был скован в "Сатурне" - не в состоянии передать ни одной радиограммы.

Волков нигде не подчеркивает храбрость, ту храбрость, которая движет разведчиками, когда они взламывают сейфы, выкрадывают стратегические планы, вступают в открытые перестрелки с врагом. Формула мужества его героя иная: это формула простых действий. Его герой живет строго регламентированной жизнью сначала ученика, а потом преподавателя разведшколы. Сначала держит экзамен, а потом экзаменует сам. Подтянутый, элегантный офицер прохаживается перед строем. Корректно-бесстрастно поучает диверсантов перед засылкой их в Россию. Только на одно мгновение мелькают перед нами его глаза. А в них - напряженная озабоченность. И становилось вдруг ясно, зачем всматривается он в лица этих людей, предавших Родину: пытается прочесть в них хоть тень боли или раскаяния - ищет человека, на которого рискнул бы положиться. Лица, лица, лица. Тупые, патологически глупые, запуганные... И Крылов отворачивается. - Неудача, в который раз неудача! А нам открывается беспредельная выдержка и мужественное терпение этого человека.

Ни одно из этих чувств не подчеркнуто актером, не показано зрителю специально. Не сразу и разберешь, из чего сложилось это впечатление. Но оно сложилось и окрасило всю сцену в неожиданные тона.

Наиболее интересны у Волкова паузы, где за скупым жестом, за взглядом читается многое. Сложная душевная борьба в его молчаливом дуэте с офицером Андроновым. Ни одного лишнего движения, ни одного лишнего взгляда, не говоря уже о том, что вообще ни одного слова. Лежат на койках в одной комнате два человека, пошедшие на службу к фашистам, и прислушиваются к каждому вздоху, к каждому движению друг друга. В темных тревожных глазах Крылова напряжение мысли, беспокойной, мучительной, неотступной. Щелкнул выключатель радио - Андронов оборвал сообщение немцев о взятии Москвы, резко отвернулся к стене. А Крылов на мгновение закрыл глаза: вспыхнувшая надежда, и страх - вдруг задуманное сорвется - смешались в это мгновение в его душе. Нужно было еще раз сосредоточиться перед рискованным шагом. И внезапно решившись, он поднимается. Откровенный разговор с изменником - тут нужно мужество, чтобы пренебречь опасностью! Мы ощущаем это мужество.

Все соединилось у Волкова в этом эпизоде - и мастерство, без которого просто не раскрыть сложную гамму чувств, и спружиненный темперамент, который создавал эмоциональное напряжение сцены, и яркая индивидуальность актера, позволяющая укрупнять любую сюжетную ситуацию. Волков почти нигде не изменяет присущей его Крылову привычке владеть собой, сохранять внешнее спокойствие, собранность, достоинство, даже в минуты крушения с трудом налаженной работы. Но мы видим, как ему бывает страшно, чувствуем, что сердце его цепенеет от ужаса. Нет, он вовсе не ловкий удачливый супермен Джеймс Бонд, он - обыкновенный человек, способный страдать, сострадать и любить. Но только такие и могут во имя добровольно взятого на себя долга многое. Могут едва ли не все.

'Крушение империи'

Схваченного после нескольких месяцев работы связного Будар и на приведут для допроса. А допрашивать поручат Крамеру. И повторится между ними сцена, что разыгрывали они когда-то в Москве, репетируя вопросы-ответы, составляя убедительную для немцев биографию Бударина. Только теперь разыграется всерьез на глазах всех офицеров "Сатурна". Разыграется как трагедия. Опытное фашистское начальство будет следить не только за Будариным, но и за Крамером. (Самая страшная из проверок!) И придется Крамеру ударить своего друга. И услышать, как тот выкрикнет якобы с ненавистью, а на самом деле подбадривая его: "Бей, бей, сволочь!" А потом Крамер будет неподвижно стоять у окна и смотреть тяжелым взглядом как товарища поведут на расстрел. Будет ли оправдан после этого человек перед собственной совестью? Сможет ли жить дальше? Даже если он знает, что на карту были поставлены десятки тысяч жизней (ведь благодаря деятельности Крылова немцы сняли несколько дивизий из района нашего наступления). А мы поймем, что эти мгновения, выжигающие нестерпимой болью душу, навсегда оставляют свой страшный след.

'Бой после победы'

Потом зритель увидел Крылова-Крамера через шесть лет в новой ленте "Бой после победы". Увидел его в послевоенном Мюнхене, отступившего вместе с разбитыми частями гитлеровцев на Запад.

Критики справедливо писали о том, что герой изменился: он повзрослел, многое пережил, но и многое утратил. Обвиняли его в пассивности, в отсутствии энергии и находчивости. Собственно упреки относились к драматургии ленты. Поток событий скорее несет героя с собой, нежели он управляет им, как это было раньше. Все так. Но есть в новом Крылове-Крамере, уже не у авторов фильма, а скорее у самого актера, черты, которые пришли к нему именно теперь. Есть новая нравственная проблема, которую решает здесь Волков.

'Бой после победы'

Может ли человек, вынужденный жить в чуждом ему окружении, по чуждым ему законам, лишенный искреннего общения, вынужденный постоянно скрывать свои настоящие побуждения, не изуродовать душу, не зачерстветь, не стать равнодушным. Мы видим Крамера среди сотрудников реваншистской организации, руководимой фашистским генералом Геленом, - леденяще приветливого, с четким автоматизмом движений и реакций. Крамер многого достиг - многое может. Но не может главного - сделать свои знания полезными людям. Связных у него нет. И мы видим его другого - отрешенного от самого себя, опустошенного, но еще не потерявшего до конца надежду, - видим, как иссякают его силы в мучительном ожидании того дня, часа, минуты, ради которой ведет он этот добровольно принятый на себя бой после победы. Бой за счастливые мирные судьбы человечества. А пока каждое утро аккуратно является он на свое рабочее место в маленький, бронированный" как сейф, кабинет, к секретным бумагам, что станут когда-нибудь документами обвинения. Он старается держаться прямо, очень прямо, как будто даже физически не позволяет поддаться своей внутренней тяжести. И только когда однажды он встретит и похоронит любовь, может быть единственную, настоящую, когда потрясенно будет смотреть на фотографию сына, которого никогда не видел и никогда уже не увидит, сквозь годами создаваемую им душевную броню прорвутся его искренние чувства, и мы поймем не только бесконечное горе его утраты, но и беспредельность запаса душевных сил человека, после стольких душевных травм еще способного на трагедию. Именно в этом, как ни парадоксально, и будет актер искать человеческие гарантии личности - в способности души к потрясению, в могущественной силе любви, сострадания, солидарности.

Говорят, что в искусстве нельзя сбрасывать со счетов такие понятия, как везение и невезение. Одним театральным актерам везет в кино больше, другим - меньше. У Волкова после шумного дебюта пока еще не сложилось определенной судьбы в кинематографе. Были несомненные удачи в небольших ролях, - о которых уже говорилось, - ректор в картине "Переступи порог" или Керенский в лентах "Крушение империи" и "Семья Коцюбинских", были и такие малоинтересные работы, как инженер-гидроакустик Ключик в фильме для детей "Пассажир с "Экватора"".

'Семья Коцюбинских'

Успех приходил к Волкову там, где ему удавалась драматургия внутренних, а не внешних событий. В лучших его работах конфликт существовал не столько между его героем и другими персонажами, сколько между каждым из них и средой, а точнее - внутри каждого из них. Характеры героев Волкова интересны тогда, когда это своего рода теоремы, где "дано" настоящее, а требуется доказать, чем это обернется в будущем, не констатация болезни, а исследование ее течения. Если душу Электрона Евдокимова еще способна излечить любовь, то Джейка Барнса уже никакая встреча не спасет от одиночества, от духовного опустошения. Если Крылов-Крамер боится потерять себя, то Джейк хочет бежать от себя и не может. Истоки трагического Волков ищет в разрушении мира человеческих чувств и как художник страстно выступает против того, что калечит душу.

Его последняя роль в телевизионном фильме "Гиперболоид инженера Гарина" - секретарь владельца крупной промышленной фирмы - Шеффер, человек просто-напросто свободный от всяких моральных обязательств и готовый на все, чтобы отвоевать себе место в мире банковских счетов, роскошных кадиллаков и красивых женщин. Предупредительный, элегантный, обаятельный господин с тихим голосом и мягкими манерами терпеливо ждет своего часа, не только умело маскируя свои желания, но и управляя своими чувствами, а когда нужно, то и вовсе обходясь без них. Но однажды, оставшись один в кабинете шефа, он сбрасывает маску, и мы неожиданно видим его истинное лицо. Он провозглашает свою искусно рассчитанную наполеоновскую программу завоеваний. А мы все-таки не верим в его благополучие и успех. Потому что не может быть счастлив человек, опаленный такой жгучей завистью и такой жгучей ненавистью к другим людям.

В образе Шеффера, созданном актером, по-своему отразилось все то страшное и жестокое, что разрушает и омертвляет человека.

Герои Волкова не всегда привлекательны, но почти каждый по-своему значителен и даже по-своему романтичен. То ли это от некоей независимости их внутреннего мира, энергичности или некоторой своеобразной загадочности, когда не все сказано зрителю, а осталось за душой что-то еще, очень личное, неприкосновенное.

К сожалению, кинематограф по-настоящему не раскрыл еще этого актера, не увидел в нем того особенного, присущего только ему, что мог бы сыграть только он. Может быть, это еще произойдет.

К. Клюевская