Глава VII. Создание сценического образа

Актерский опыт режиссера

На учебной площадке вам нередко приходится с большим или меньшим успехом выступать в качестве исполнителей - это практика особого рода. Вы развиваете свои актерские способности, если они есть, разумеется. Но все же главнейшей целью и тут остается режиссура. Вы будете лучше понимать актера, природу его творчества. Положение исполнителей ставит вас под прямое воздействие режиссерских указаний и предложений, инициаторами которых на сей раз являются ваши товарищи, и тем временем вы не только присматриваетесь к режиссуре, но и проверяете на себе целесообразность и целенаправленность действий режиссера. В чем-то убеждаетесь на собственном примере - это уж не забудется. Какие-то новые соображения обогатят вас - это пригодится в дальнейшей вашей режиссерской деятельности.

Так, режиссера Сергея Шпаковского не единожды, я уверен, выручит актерский опыт, приобретенный на площадке. Вы часто приглашаете Сергея сыграть в сочиненной вами сценке, в драматическом отрывке, в инсценированном эпизоде классической прозы, зовете его сняться в учебной экранной работе. Он соглашается, переиграл уже множество ролей и, как правило, не подводил товарищей-режиссеров - выступал успешно. Да еще с каким-то своим секретом. В быту, в повседневном общении с товарищами он всегда человек серьезный, даже, пожалуй, степенный, и это впечатление усиливается тем, что он постарше большинства своих сокурсников, а на площадке ему почему-то неизменно удаются роли комические, хотя к провоцирующему зрителей и недорогому комикованию он отнюдь не склонен. Сам он никогда не бывает смешон, а его персонажи комичны - в этом стоит разобраться.

Сегодня мы видели Шпаковского в роли Манилова, в знаменитом гоголевском образе, который давным-давно стал нарицательным, так что к его хрестоматийному толкованию, казалось бы, нечего добавить. Инсценировка, однако, была необычной, и это нужно отметить, потому что здесь мы найдем ключ к пониманию актерской удачи. Обычно инсценируют беседу Чичикова с Маниловым - сочиненный Гоголем диалог героев принимается как драматургическая основа для сценического воплощения. В данном случае режиссер, проявив изобретательность и фантазию, показал в действии то, что в гоголевской поэме составляет два авторских описания, первое - предшествует приезду Чичикова, второе - довершает характеристику Манилова, который предается приятным размышлениям, провожая глазами удалявшуюся бричку своего гостя.

Положение у актера непростое: от первого описания он получил три-четыре реплики, обращенные к жене и к приказчику, а второе превращено в монолог - это бессвязные скачки пустопорожних мечтаний о том о сем. Словом, маниловщина есть, а Манилова почти нет. Тут бы ему изъясниться поблагопристойнее, мягко заметить гостю "позвольте вам этого не позволить", сладко поудивляться "престранным словам" Чичикова, "пофилософствовать о чем-нибудь, углубиться" - ан некуда углубляться: Чичикова нет, диалога нет, и персонаж, сыгранный Шпаковским, оказался почти без речей и без тех любопытнейших подробностей поведения, которыми так щедро наделен Манилов, беседующий с гостем, и которые, собственно, его характеризуют.

А играть, оказывается, можно! Композицию на гоголевскую тему надо считать удавшейся: Манилова мы увидели и узнали. И по известному "принципу айсберга" угадали, разглядывая вершину, больше, чем то, что было нам предъявлено. Узнавали приторную интонацию бездумной речи, умильно-ласковое выражение глаз - убеждались в точности актерских характеристик персонажа и сами "философствовали и Углублялись": актер будто отсылал нас к известному, но требовал при этом домысливания, так как новым путем повел нас к постижению героя и образа.

И что самое привлекательное в этой актерской работе - исполнитель роли не изображал Манилова, не адресовался к нам, зрителям, с какими-то чертами представленного характера. Он позволял нам узнать этого героя, потому что был им. Перевоплощаясь в Манилова, он полностью доверился своей натуре, был поглощен чувствованиями персонажа, покойно, полно и неторопливо проживал свою роль, убежденный в том, что если сам он чувствует себя Маниловым, то и у сторонних наблюдателей, подсматривающих за героем, есть все основания узнать, кто он и каков он.

Чтобы так сыграть, надо принять за чистую монету саркастические описания автора гениальной поэмы. Понимать убийственную силу гоголевских характеристик и внутренне, быть может, изнемогать от смеха, но ничем себя, понимающего, не выдать, сдержать смех, оставить сарказм нам, зрителям, и взять себе маниловщину как повседневную норму поведения - жить таким манером. Проникнуться этой жизнью до такой степени, что, заслышав смех вокруг, недоумевать по поводу причин всеобщего веселья, не допуская мысли, что смеяться могут над ним. Вот в чем комический эффект такой игры. И вот, стало быть, надежный способ дать зрителю возможность постигнуть некий человеческий характер, дать силу отринуть некое социальное явление, вызвавшее осуждение и смех.

В продолжение разговора о том, каким опытом вооружает будущего режиссера работа на площадке в качестве непосредственного исполнителя роли, остановимся на инсценировке повести Б. Можаева "Живой", где три режиссера получили роли и пока что - а мы присутствовали на одной из первых репетиций - далеки от желаемого перевоплощения. Зато на этой стадии работы приметны различные подступы к освоению материала - об этом и поговорим.

Роль Кузькина, главная роль, поручена режиссеру В. Иванову, и его первые шаги были встречены в мастерской с одобрением. Исполнитель привлекает особым задором независимости, по которому все мы сразу ощутили точность режиссерского и актерского попадания: вот каким должен стать, и, надеемся станет Кузькин в исполнении Иванова - затюканный правдоискатель, ощипанный петушок, бойкий петушок. Нам уже сегодня, хотя исполнитель еще не тверд в своей роли, симпатично видеть, как Кузькин храбрится и наскакивает на своих обидчиков, мы испытываем сочувствие к нему и улыбаемся его лукавой мужицкой простоте. И все студенты, участвовавшие в обсуждении первых, промежуточных результатов работы, пришли к выводу, что Иванов подходит к этой роли, а роль ему близка - выбор исполнителя точен.

Я тоже считаю правильным этот выбор, и режиссер этой работы, Артык Суюндуков, действительно исходил из некоторой духовной близости между исполнителем и героем. Помню, когда Володя Иванов поступал к нам в мастерскую, то на приемном экзамене, отвечая на вопросы, выступил с "кузькинских" позиций. Рассказывал о неполадках, с которыми столкнулся, работая после десятилетки, о несовершенстве человеческой природы - и очень тогда понравился нам своим стремлением что-то улучшить на нашей грешной земле. А выглядел - таким же задиристым петушком, обидчивым, непокорным, наскакивающим на всякую несправедливость. Он и сейчас такой, и Кузькин дает ему возможность выразить свое отношение к жизни.

Такого исполнителя надо считать соавтором в деле. Правдоискательство - старинная русская черта, Некрасовым воспетая в "Кому на Руси жить хорошо", Твардовским продолженная в "Стране Муравии",- в повести Можаева образует острый конфликт человека с неправедным (позднее отмененным) законом. Коллизия нешуточная, и хотя ее причины остались позади, в обстоятельствах вчерашнего дня, ее художественное исследование актуально. Рассмотреть, что и почему мешает развитию общества и личности, как сложно взаимосвязаны в жизни ситуации и характеры,- это всегда актуально, всегда поучительно. Иметь в таком исследовании кровно заинтересованного союзника, каким оказался наш Володя Иванов,- это прибавляет уверенности, что начатая на площадке работа придет к достойному завершению.

Но выбор исполнителя на роль Кузькина представляется нам удачным не только потому, что режиссер исходил из некоторой близости в убеждениях актера и героя. Чаще всего мы подобных совпадений и не предполагаем - некому было бы играть отрицательные роли.

Некогда многие кинематографисты держались типажного подбора - искали исполнителей-неактеров, внешне похожих то ли на реальное историческое лицо, то ли на привычное житейское представление о человеке определенной профессии или определенного общественного положения. От такого исполнителя не ждали серьезного актерского творчества, в том не было нужды - удовлетворялись внешним сходством, поверхностным правдоподобием.

В современном кинематографе такой исполнитель может привлечь наше внимание, находясь где-нибудь на втором плане, в групповке или в массовке, но от исполнителей, выдвинутых на первый план, мы ждем большего. Однако и здесь возможно привлечение неактера, человека, чей облик соответствует задуманному образу, но - человека, который не только внешностью может нас заинтересовать.

Работая над фильмом "У озера", я снимал многих людей, нашим искусством не занимающихся, живущих и работающих в сегодняшней Сибири,- правда их облика, запечатленная на экране, помогала мне идти к правде образа. И некоторые из этих людей представили на экране самих себя. Так, в роли академика Соболева, реального лица, снялся сам академик Соболев - в эпизодической роли, в диалоге с журналисткой Валей. Он рассказывает ей о своем отношении к байкальской проблеме, и зрители успевают вникнуть в его речь и рассмотреть его самого. Принять ли, отвергнуть ли его точку зрения, но в любом случае - убедиться, что у этого глубоко осведомленного и размышляющего человека есть своя позиция в известном споре.

Не зная, что выйдет из этой затеи - удастся ли снять академика и сумеет ли он вписаться в среду профессиональных исполнителей,- я снял хорошего актера, уверенно сыгравшего в аналогичном эпизоде. В просмотровом зале академик победил актера: достоверность не выдержала сравнения с доподлинностью. Убежденность реального лица, его заинтересованное личное отношение к предмету разговора никак не выпячивалось, напротив, академик говорил иронично и суховато, но он этим действительно жил - экран усиливал черты очевидной реальности.

Примерно так оцениваю я сейчас выбор, павший на Иванова. Неактер воссоздает черты литературного персонажа как доподлинные, потому что ему, неактеру, действительно присущи эти же черты, они просматриваются в облике, в повадках, слышатся в интонациях. Но учтите: полного совмещения исполнителя и героя здесь нет и быть не может - ведь Кузькин и не так умен и образован, как наш Володя, и не так уверен в правильности своих поступков, да к тому же хитроват, а то и упрям и нагловат. Словом, у героя своя психология - значит, исполнителю понадобится помимо собственной психология актерской игры; образ надо, что называется, творить, продвигаться от себя к герою.

На роль деда Фомы режиссер пригласил сокурсника В. Фетисова. Этот выбор был продиктован возможностями нашей труппы: Виталий старше своих товарищей, да еще и с бородой - пусть он роль деда и играет.

Здесь пока мало что удалось. Фетисов ухватился за приблизительные характеристики, ему мешают старинные штампованные жанровые признаки. Он присвоил себе какой-то странный "селянский" говор, не реальный - скорее, оперно-театральный. Он поеживается, почесывается. И в подтексте вылезает дремучая сентенция: "Эх, сермяжная наша жизнь!" - за таким исполнением не видно написанного Можаевым реального человека.

Тем не менее я не думаю, что Фетисову не под силу эта роль. Он сыграет деда Фому. Тут надо совершить обратный путь: двигаться от литературного образа, показавшегося чужим, сторонним и далеким,- к себе, к своим возможностям, к своей натуре, к своим представлениям о людях. И в чем-то оставаясь собой, заговорить своим собственным, родным языком. Остраненные и отстраненные воплощения - это маски. Вам же надо не маску надеть, а перевоплотиться в другого живого человека, в котором следует поискать свой опыт, а то и свои черты. Для режиссера - это заманчивая и полезная задача.

Понравился мне режиссер Юра Зяблицев в роли следователя. Исполнитель действовал уверенно и спокойно, портрет его героя был как будто срисован с натуры, мы не сомневались в его существовании. Не сомневались мы и в том, что Зяблицев осуждает совершенно определенное социальное явление, он знает людей, в одного из которых перевоплощается, и не любит их за казенный формализм, за узость кругозора, за неколебимую приверженность этих людей к букве закона и за игнорирование духа закона, то есть за непонимание общественных идеалов и перспектив и за отсутствие истинного человеколюбия.

Заметьте, как органично, без швов и следов, была совершена здесь "пересадка характера". Исполнителю присуща спокойная уверенность в своей правоте, твердая убежденность, сквозящая в мыслях и действиях,- именно эти качества отданы персонажу. Тем не менее никто из нас не скажет, что следователь охарактеризован положительно: добрые человеческие качества перестают быть добрыми, если их приложение, их целенаправленность противоречат нашим идеалам. Не знаю, так ли формулировал Зяблицев идею создаваемого им образа, но чувствовал так, действовал так. И проявил актерскую сдержанность - не демонстрировал свою неприязнь к несимпатичному персонажу.

Следователь настойчиво внушал Кузькину, что тот переступил закон,- мы приглядывались к самому следователю и, учитывая обстоятельства, соображали, что он-то, стоящий на защите правопорядка, морализирующий, противен нам и чужд истинной морали, как всякий негуманный ригорист. А ведь ни одним жестом, ни одной интонацией исполнитель не осуждает своего героя, и в других обстоятельствах его деловитое поведение и его спокойные интонации не вызвали бы осуждения и с нашей стороны. Но здесь, в возникшей правде конкретных людских взаимоотношений, мы обнаруживаем без актерской подсказки, кто чего стоит. Исполнитель доверяет нашему пониманию и, я бы сказал, что, создавая образ своего героя, он оперирует исторически сложившейся системой критериев, общественными представлениями нашего времени.

Вы можете убедиться на этом примере, как много значит покой просторно и свободно проживаемой роли. Не всем актерам это чувство дается. Я мог бы назвать больших артистов, чье творчество ныне знаменито значительностью и глубиной такого сценического покоя, а между тем эти артисты смолоду были без меры суетливы на сцене и только во второй половине своей жизни огромным опытом приобрели это важное качество.

Не скажу на этом основании, что из Зяблицева уже получился артист. Нет, конечно, это удача одной роли, близкой миропониманию исполнителя и не требовавшей упорного и длительного вживания в сложный образ,- такая удача может никогда не повториться. Но наш Юра не готовит себя к актерской деятельности. Ему удалось испытать на себе, к каким художественным результатам приводит верное и надежное чувство покоя, и, надо полагать, он этого не забудет, работая с актерами.