О чем я узнал в фашистском тылу

Это было зимой 1942 года. Два района Ленинградской области - Дедовический и Белибелковский, - находившиеся в глубоком фашистском тылу, за двести километров от линии фронта, были "оккупированы" партизанами и получили название "Партизанский край".

Она защищает Родину 1943. Кадр из фильма

Она защищает Родину 1943. Кадр из фильма

Она защищает Родину 1943. Кадр из фильма

Она защищает Родину 1943. Кадр из фильма

Она защищает Родину 1943. В. Марецкая - в роли Прасковьи Лукьяновой

В этих районах немцы не были хозяевами - партизаны не давали им жить: уничтожали их гарнизоны, рвали коммуникации, сжигали склады, взрывали поезда.

Но жизнь населения и жизнь партизан тоже была под постоянной угрозой налета карателей, под угрозой бомбы, сброшенной с барражирующих день и ночь самолетов.

Не могу сказать, что ночной перелет на маленьком "У-2" через линию фронта доставил мне большое удовольствие. Но первые же впечатления от того, что я увидел в Партизанском крае, вознаградили за перенесенные страхи.

Случилось так, что раньше, чем попасть в штаб партизанской бригады, скрытый в глубине лесного массива, мне посчастливилось присутствовать на школьном уроке истории.

За две недели до того фашисты, узнав, что в одной из деревень действует школа, сожгли ее.

Учительница вместе с детьми ушла в другую деревню. Здесь школа поместилась в доме старичка-колхозника. Точнее, в половине дома, так как вторая половина была развалена воздушной волной при налете немецкой авиации.

Я пришел в школу вместе со знаменитым партизанским начхозом Александром Афанасьевым - высоченным красавцем в серой до полу немецкой офицерской шинели с волчьим воротником. Под распахнутой шинелью виднелись гранаты, патронные сумки и пистолеты.

Когда-то Афанасьев был парикмахером в Новгороде. Но вряд ли прежние клиенты узнали бы в нынешнем грозном партизане своего веселого мастера.

Шуру Афанасьева в Крае уважали за боевые подвиги и любили за доброту и отзывчивость.

Дом был наполнен детьми. Они сидели вокруг своей учительницы, а в углу перевязывали старичка - раненого хозяина. Он лежал на боку, придерживая над головой задранную рубаху. На спине темнели две осколочные ранки.

- Шурка!.. - весело зашептал он, увидев боевого начхоза, - а я-то попался, Шурка. Табак есть? Это что же - всю осьмушку мне? Дело!

А в избе шел урок. Быстроглазый мальчишка читал по Шестакову первую главу "Истории СССР". Было тихо. Подперев мордочки руками, ребята слушали чтение. Эти человечки узнавали мир таким сложным! Так много уже видели они добра и зла, так больно ошиблись в одних "дядях" и так полюбили других, ибо нигде люди не проходили такую жесткую проверку, как здесь, в тылу врага, нигде с такой быстротой не спадала с человека маска, которую в иных условиях он, быть может, носил бы всю жизнь.

Быстроглазый читал: "На земном шаре есть только одна социалистическая страна. Это наша Родина. Она самая большая страна во всем мире..."

Сожжены сотни городов и деревень, заводы, школы, больницы, убиты миллионы людей. Но остались живые.

Половина дома снесена. Но во второй половине эти маленькие головы учат историю своей великой страны.

В воздухе загудели самолеты. Учительница не спеша повернулась к окну. Низко над деревней шла пятерка "юнкерсов". Так же неторопливо учительница отвернулась от окна и сказала:

- Дальше.

Мальчик послюнил палец и перелистнул страницу.

- Глава вторая, - прочел он, - как люди жили в далеком прошлом. Около полумиллиона лет тому назад почти вся наша страна была покрыта толстым слоем льда. Шли века за веками, и постепенно лед таял. Таял он с юга. На юге и появились первые люди. Жизнь их была очень тяжелой. Кругом бродили дикие звери - мамонты и медведи, прятались от них люди в пещерах и землянках, питались кореньями и мясом убитых животных...

Самолеты пронеслись мимо, урок продолжался.

Там, в Партизанском крае, возник у меня замысел сценария о народных мстителях.

Но после возвращения на "Большую землю" пришлось прежде всего "отписаться" публицистически. Это была серия очерков в "Известиях" и "Правде" под общим заголовком "В тылу врага". Сразу же вышла и книжка под тем же названием. И, только отписавшись для газет, я засел за сценарий. Прообразом его героини - "Товарища "П", Прасковьи Лукьяновой - была реальная женщина, встреченная мной у партизан.

Это был человек, у которого гитлеровцы отняли все - любимого мужа, детей, друзей, близких, все были зверски уничтожены.

Осталась она одна со своим горем. В ней были убиты все добрые чувства, все обернулось ненавистью, фанатической ненавистью к захватчикам и жаждой мести.

Не зная страха, осторожности, опасений, она открыто боролась с фашистами и убивала их безжалостно - это оставалось единственным смыслом ее жизни.

Было в этой женщине, в ее неистовой ненависти к захватчикам нечто общее с образом нашего народа в то тяжкое время.

Потом уже, гораздо позже, по мере того как мы побеждали, появилась и дифференциация в отношении к немцам: жалость к одним в сочетании с суровостью, ненавистью к другим. Но в час, когда враг хозяйничал на нашей земле, когда глумился над нашим народом и истязал его, одна только ненависть могла быть ответом.

Я писал сценарий тоже одержимый этим единственным чувством. И возникшее представление о героине будущей картины невольно связалось с любимой актрисой - Верой Марецкой. Она, только она, и никто, как она.

Но я не только писал роль для актрисы - мысль о ней невольно приводила к тому, что у моей героини появились черты Марецкой, признаки ее личности.

Не подозревая о том, Марецкая помогала мне писать Прасковью Лукьянову - героиню сценария.

Картину эту - "Она защищает Родину" - поставил Фридрих Эрмлер, конечно, с Марецкой в главной роли. В 1943 году она вышла на экран.

Однажды командир партизанской бригады - Герой Советского Союза Николай Григорьевич Васильев - привел меня на партийное собрание партизан.

Оно проходило ночью в одной из деревень Партизанского края. Его созвали в избе, стоящей на краю деревни. На другом краю этой же деревни был расположен фашистский гарнизон.

Вот на этом-то собрании мне довелось услышать в адрес нашего советского киноискусства самые важные слова, там мне до конца открылся истинный смысл нашей работы.

За витриной универмага 1956. Кадр из фильма

За витриной универмага 1956. Кадр из фильма

За витриной универмага 1956. Кадр из фильма

За витриной универмага 1956. Кадр из фильма

За витриной универмага 1956. Кадр из фильма

Неожиданное появление кинематографиста изменило ход заседания, и вместо вопросов, стоящих на повестке дня, а точнее говоря, на повестке ночи, заговорили о кино. Спрашивали обо всем. Никогда еще мне не приходилось отвечать на такое количество вопросов. Они сыпались один за другим, ответы тотчас вызывали десятки новых вопросов. Потом заговорили партизаны.

Оторванные от жизни советского общества, измотанные тяжелейшей кровавой борьбой, люди, герои, из которых только единицы остались в живых, заговорили о наших картинах. Они вспоминали фильмы, и надо было видеть их глаза, сиявшие при упоминании о ком-нибудь из любимых актеров, надо было слышать, как эти люди говорили о том, что они воспитаны нашими революционными картинами, что мир нашего кино неотделим для них от представления о Родине, как вспоминали они Щукина - Ленина, Петьку из "Чапаева", хитрого Максима, Охлопкова - Василия, Черкасова - депутата Балтики, Колю Крючкова, Игоря Ильинского... как говорили о матросах "Мы из Кронштадта", о героях "Семеро смелых"...

Партийное собрание в глубоком фашистском тылу, под боком у карателей, превратилось в горячую дискуссию о кинематографе.

Вот тогда-то мне во всей глубине и во всем величии открылся смысл нашего труда, тогда, в этих обстоятельствах, я понял, что такое наше искусство в жизни народа, понял, какое огромнейшее влияние оказывает наш кинематограф на воспитание советского человека, как формирует он его симпатии, вкусы, привязанности, его любовь и его ненависть.

Я сидел на этом необычном собрании счастливый и гордый за наше прекрасное искусство и чувствовал нерасторжимую связь нашу с народом в его горестях и радостях.

И вот сегодня я стою у входа в большой московский кинотеатр. Зрители выходят после одной из бесчисленных, так называемых "средних" картин. Прислушиваюсь к тому, о чем они говорят. Они не ругают картину. Они не спорят о ней. Они просто разговаривают о чем угодно, но не о том, что сейчас в течение двух часов слушали и смотрели. Быт, дела, утренняя газета, исправленный лифт, "ты не понимаешь - это модно" (о своей шляпке), больной зуб, тройка по химии, отпуск...

Мне начинает казаться, что они условились нарочно не говорить о только что просмотренной картине.

Но вот остановились - закуривают - несколько ребят студенческого вида.

- ...Неправда, - горячо говорит один из них, видимо, продолжая спор, - я могу назвать целых пять отличных картин...

- Хорошо, - перебивает другой, - пусть десять, пятнадцать, пусть двадцать, но за последние годы были сняты сотни картин, верно?..

Мне хочется вмешаться в их спор, меня тоже волнуют эти вопросы. Но ребята ушли, и никто не ответил им, почему же все-таки рядом с чудесными фильмами живет вся эта серятина, почему появляется она на свет божий?