V. Жестокость в холодном мире [1971 Соболев Р.П.

Преступление и самоубийство Стейнера, показанное в "Сладкой жизни" Феллини,- крайнее выражение страха перед жизнью, поставленной "под знак радикальной конечности" (А. Камю). "Нормальная" же форма выражения этого чувства, особенно молодежью,- ожесточение.

Как и во всем, Америка и здесь впереди всего западного мира. Публицисты утверждают: сегодня насилие - самая характерная черта американского образа жизни. Французский журналист Мишель Гордэ писал в 1968 году: "Я был в Соединенных Штатах 22 раза, но никогда прежде я не ощущал этой странной атмосферы тревоги и страха... После наступления темноты американцы, по крайней мере в больших городах, ведут себя теперь так, словно они живут в джунглях"^*. Журнал "Юнайтед Стейтс ньюс энд Уорлд рипорт" авторитетно подтверждает: "Все данные ФБР показывают, что насилие захлестывает страну подобно быстро прогрессирующей болезни"^**. На данных ФБР основывался и Л. Джонсон, сообщая конгрессу США, что больше всего преступлений совершает молодежь в возрасте от пятнадцати до двадцати одного года.

Известный психиатр Ф. Вертэм из Нью-Йорка отмечает тенденцию к еще большему "омоложению" преступников и бесперспективность будущего: "Все более молодые люди совершают все новые преступления и новые насилия. В настоящее время дети 12 и 13 лет совершают убийства. Этого не было 15 лет назад. Все проявления насилия взаимосвязаны: преступления отдельных лиц, массовые беспорядки и насилия. Мы готовим молодых к насилиям на войне, и, обучая их, мы сами воспринимаем идею насилия. Попытки убийства будут повторяться, массовые насилия и отдельные преступления будут расти"^*.

Кто не пишет сегодня на Западе с растерянностью и тревогой о росте преступлений, особенно среди молодежи? Самые серьезные исследователи задаются вопросом: не превратится ли преступный мир, возрастающий и за счет увеличения населения вообще и городов в частности, в такую силу, с которой у общества уже не будет сил справиться обычными средствами? Рост преступности обгоняет рост народонаселения,- в США, Англии и Италии, регулярно публикующих статистические сведения, этот факт уже несомненен. В США, например, темпы роста таких тяжких преступлений, как убийства и кражи со взломом, возрастают на 20-25 процентов в год, а в целом преступность растет в девять-одиннадцать раз быстрее, чем народонаселение.

За цифрами статистиков и выкладками социологов не всегда можно понять жуткий житейский смысл слов "рост преступности". А это значит, между прочим, что во многих столицах мира прекраснейшие, ухоженные городские парки с наступлением сумерек пустеют, ибо в них так же опасно находиться, как во фронтовой полосе. Проезжающие время от времени по аллеям полицейские машины выхватывают своими фарами из темноты группы молодых и не очень молодых людей, замирающих на свету, но смотрящих мрачно и без страха. Это значит, что простая прогулка по ночному городу кое-где расценивается как геройский подвиг. Это очень многое значит, порой такое, чему трудно и верить, если не увидишь собственными глазами.

Вот что говорят американские туристы, приезжающие к нам в гости: "Что поражает больше всего - это дружелюбие ваших людей. Если к кому-нибудь обратишься с вопросом, конечно, чаще всего с вопросом о том, как пройти в какое-нибудь место, то этот человек непременно остановится, начнет объяснять дорогу подробно, не жалея своего времени, а когда узнает, что перед ним иностранка, то зачастую еще и предложит провести вас. И днем, и вечером, и поздно ночью я ездила по Москве без малейшей опаски. Когда я однажды спросила своих знакомых, у которых засиделась до полуночи, не опасно ли будет возвращаться в метро, не лучше ли вызвать такси,- то они меня просто не поняли, и мне пришлось им рассказать, что дома я никогда не осмелилась бы даже с провожатым ехать в такое время в метро..." Это пишет молодая женщина-этнограф из Нью-Йорка. Ну, допустим, что дружелюбие здесь можно отнести и на счет ее личного обаяния. "Я только в Москве понял, какое это удовольствие - гулять ночью по уснувшему городу..." Это пишет молодой человек из Лос-Анджелеса. Оба они ездили к нам как туристы-одиночки.

Эти записи приведены не для лобового противопоставления: "у них" - "у нас", но потому, что, на мой взгляд, они свидетельствуют самой своей обыденностью о реальности и грозной опасности волны преступности, захлестывающей отдельные страны Запада.

Речь при этом идет не об организованной преступности на Западе. Жестокость, например, знаменитой "Коза ностра" - совсем не жестокость, а, в сущности, средство бизнеса. Что бы Ни говорили буржуазные журналисты и социологи, но крупные гангстерские организации могут существовать и безнаказанно действовать лишь при явном попустительстве государства и всех его охранных и карательных институтов - полиции, юриспруденции, органов госбезопасности и пр. Эти институты чрезвычайно многочисленны, великолепно оснащены и оперативны, как мы знаем, в борьбе с прогрессивными организациями и иностранными разведками. Так что "бессилие" этих могучих сил в борьбе с гангстерами - это мистика, чушь. Но вот их бессилие в борьбе с преступностью молодежи - это факт, и факт очень тревожащий буржуазное общество.

Беспокоит прежде всего кажущаяся неопределенность причин и мотивов этой преступности.

Очень многие из исследователей нравов и художников склонны видеть главный источник бедствия в кинофильмах, телевизионных передачах, книгах и журналах, обрушивающих на подростков и юношей лавину рассказов "и показов похождений гангстеров и шпионов, полицейских приключений и т. д. В самом деле, садизм и порнография заполняют страницы очень многих зарубежных журналов; книг, посвященных тому же,- не счесть; экраны кино и телевидения буквально заливаются кровью. Все это хорошо известно, об этом писали все - от журналистов самого высокого ранга до легкомысленных туристов. И почти все они связывали пропаганду насилия с ростом преступности.

В уже цитированной статье из "Юнайтед Стейтс ньюс энд Уорлд рипорт" вспоминается кино: "Безграничным избытком секса, садизма, вырождения и насилия пропитаны и предлагаемые вниманию зрителя кинофильмы,- достаточно ознакомиться с рекламными афишами. Недавно проведенный среди населения опрос показал, что 62 процента опрошенных считают, что фильмы, демонстрирующие насилие, способствуют его распространению в стране". Примерно то же пишет Уолтер Липпман: "Для меня совершенно бесспорно то, что публичный показ садизма не может не вызывать у юношей садистских желаний; для меня абсолютно бесспорно и то, что между всей этой "массовой культурой" и резким увеличением числа преступлений с применением садизма и насилия есть самая тесная, самая непосредственная связь"^*. Липпман - один из самых умных и трезвых защитников Запада, ему нельзя не верить, тем более что здесь точки зрения советских и западных журналистов совпадают.

Есть, однако, и другие точки зрения. Искусствовед и социолог Р. Мэнвелл приводит такое заявление лорда Темплвуда, опытного и расчетливого руководителя министерства внутренних дел в весьма трудное для Англии время: "Мои самые знающие и опытные советники в министерстве внутренних дел придерживаются того мнения, что кино скорее предотвращает преступления, чем вызывает их. Оно удерживает мальчиков от хулиганства и дает им пищу для размышлений. Министерство внутренних дел считает, что если бы кино вообще не существовало, то преступлений было бы не меньше, а больше"^*. Такие заявления делают и социологи, не только министры. Правда, без возражений они не проходят нигде. И на одном из международных обсуждений я слышал остроумное возражение с помощью анекдота. Позволю себе повторить его: "На приеме у врача девушка узнает, что беременна. "Это произошло в тот день, когда мама и папа ушли в кино,- досадует она.- Ничего бы не случилось, если бы они взяли и меня, но шел фильм, на который детей до шестнадцати лет не пускают..." Тем не менее нельзя не прислушаться к мнению тех, кто видит в кино "отвлекающий фактор", хотя это и не вся правда. Истина, возможно, где-то посредине: пропаганда насилия, которую ведут кино, телевидение и прочие средства массовых коммуникаций, безусловно способствует росту преступности, однако было бы наивно думать, что "исправься" кино, телевидение, иллюстрированные журналы и т. д.- и все сразу же будет хорошо. Корни преступности кроются в социальных и экономических проблемах, не устранимых без изменения самой природы общества. Молодежь живет в жестоком, холодном мире и отвечает обществу той же жестокостью.

'Я ее хорошо знал' - она готова была рисковать...

В 'Сладкой жизни' и '8 1/2' Феллини раскрыл глубины духовного кризиса своего мира

Разные фильмы, о разном рассказывающие, но одна 'эстетика' и одна и та же мысль

Кендис Берген - непокорная 'звезда' Голливуда

Анна Карина - создание и вдохновительница Годара, героиня многих фильмов о растерянной молодежи

Ева Аулин - девушка, которую знает 'каждый в Америке'

Шарон Тейт - девушка, которую знает 'каждый в Америке'

Законодательница мод и ее последовательницы

'Актриса в США продается как товар', - говорит Джейн Фонда. - Ей ли, 'витринной девушке', не знать этого?

Вот данные о прогрессе преступности в США, представляемые ежегодно ФБР. При этом надо учесть, что Л. Джонсон в послании к конгрессу от 6 февраля 1967 года предостерег: "Очень много преступлений остаются неизвестными полиции. Вероятно, в действительности случаев нападений с применением насилия, краж со взломом и воровства происходит по крайней мере в два раза больше, чем это известно полиции. В некоторых населенных пунктах их, возможно, происходит даже в десять раз больше". Но и того, что публикует полиция, достаточно, чтобы понять, что сравнение с джунглями для США - еще очень даже лестное:

	1965 г.	1966 г.	1967 г.	1968 г.
Убийства	9900	10900	12 100	14200
Изнасилования	23 000	25 300	27100	31 300
Ограбления	138 100	157300	202 100	261300
Тяжкие телесные повреждения	212100	231800	253300	290000
Кражи автомобилей	493 100	557 000	654 900	815 000_*

Люди, склонные к обобщениям, говорят, что "человек в нашем обществе - существо идеологически бесприютное... Мы не только живем среди развалин древних убеждений, но, в лучшем случае, живем среди них со смутными представлениями о том, каковы вещи во всей своей полноте"^*. Это пишет Зигфрид Кракуэр, крупный американский социолог и теоретик кино. Из этих слов следует, что ни понять ничего в этом странном мире, ни объяснить "вещи" нельзя.

Для английского журналиста Антони Лежена, пытавшегося разобраться в том, почему в Англии растет преступность, тоже не все ясно. Крупные ограбления - это понятно: "Люди хотят иметь все больше и больше денег... Преступление - очень легкая возможность раздобыть деньги. Насилие - самый простой способ"^*. Но вот как объяснишь, что за один год подростками было искалечено 100 тысяч телефонных автоматов? Или сенсационный случай, когда с рельсов сознательно был спущен поезд и были убитые и раненые? "Акты вандализма"- общие слова, определение, но не объяснение.

Волна насилия, захлестнувшая западный мир, особенно Соединенные Штаты, заставила взяться за исследования и серьезных ученых, писателей, кинематографистов.

Социолог М. Харрингтон рассказал о бандах подростков и объяснил: "Они - это молодежь, на которую один за другим обрушиваются удары жизни: нищета, голод, непосильный труд, страх, неустроенность, болезни и лишения. Осажденные со всех сторон насилием и жестокостью, они создают себе другой мир, их охватывает болезненная мания величия, мечта о демонической власти, они находят наслаждение в садизме, воображают себя героями необыкновенных похождений с убийствами"^*.

^* (M. Харрингтон, Другая Америка, М., 1953, стр. 166.)

Эти слова можно принять за рецензию на фильм Шерли Кларк о жизни подростков из нью-йоркского Гарлема. По мнению искусствоведа М. Шатерниковой, этот фильм следует по-русски называть не "Холодный мир", а - "Затаившийся мир", поскольку в нем рассказывается не только о равнодушии мира к подросткам, но и о том, что в них, этих юношах, зреет ярость и ненависть к своему миру, что они еще молчат, но уже готовы к открытому бунту. Не вдаваясь в тонкости перевода названия "Cool World", отметим, что возможность предложенного Шатерниковой названия появилась лишь после "жаркого лета" 1967 года, когда США были потрясены восстанием негров - восстанием неорганизованным, местами жестоким по выражению, но, безусловно, социальным по своему существу. Герои фильма Кларк, конечно, приняли бы участие в таком восстании, будь они реальными личностями; они бы азартно грабили и жгли "шопинги", угрожали бы всем белым без различия, дрались бы с полицией и падали на мостовую с простреленной головой.

Фильм Шерли Кларк - о враждующих бандах подростков. В прекраснейшем фильме-мюзикле Лемана, Уайза и Роббинза "Вестсайдская история" враждуют банды белых и пуэрториканских ребят. Они равно ограблены жизнью - чистокровные янки и весьма "подозрительные" в смысле чистоты крови пуэрториканцы, но все же здесь есть хотя и дикое, но по-своему логическое обоснование вражды: белые видят в пуэрториканцах тех, кто приезжает в "их Америку" и перехватывает у них работу; пуэрториканцы видят в белых своих угнетателей, тех, кто преграждает им путь к счастью. У Шерли Кларк враждуют черные "королевские питоны" против черных же "волков", враждуют, в сущности, две компании ребят из соседних кварталов одинаково запущенных, зашарпанных домов для негров. Ни логики, ни видимых, поддающихся анализу разумом причин для этой вражды - нет, хотя вообще-то "Холодный мир" для "нью-йоркской школы кино" представляется фильмом исключительным по "традиционности" построения и использованных в нем выразительных средств.

Являясь экранизацией одноименного романа Уоррена Миллера, фильм безыскусственно повторяет его сюжет. Есть, разумеется, неизбежные купюры. Но есть и нечто такое, что литературе вообще недоступно - убедительность документа. Шерли Кларк не рассказывает историю Дюка - четырнадцатилетнего предводителя "питонов", но, используя свой опыт документалиста и достижения "нью-йоркской школы", показывает жизнь Гарлема как бы изнутри, пытается превратить игровой фильм в документальный. И это ей, честно говоря, хорошо удается.

Перед нами группа ребят, которые еще ходят в школу. Неохотно ходят. "Живут" они, лишь когда собираются в квартире Малыша, у которого отец - в бегах, брат - в тюрьме. Школа ничего не дает и не даст. Это они хорошо усвоили. Сейчас ли, через год-два, а школа будет кончена или брошена, и все равно будешь вот так бесцельно слоняться по улицам, слушать дома причитания женщин, завидовать счастливчикам и знать, что впереди - ничего путного. "Жизнь" - в квартире Малыша, среди верных "питонов". Там живет Лу-Энн, их общая девочка,- всего один доллар! Там можно выкурить сигарету с марихуаной. Там Дюк - парень, который знает, что ему нужно, который поведет их против "волков"...

Дюк действительно знает, что ему нужно. Пистолет! Ради него он прислуживает Присту - взрослому гангстеру, у которого богатая квартира, громадная машина и белокожая любовница, которой он помыкает. Ради него, оружия, ворует по мелочам и спекулирует. (В книге Дюк ради пистолета даже продается гомосексуалисту.) Пистолет, считает Дюк, сразу же изменит его положение в этом холодном мире. Его будут бояться. Он сможет брать все, что ему нравится.

Таким образом, пистолет превращается в "Холодном мире" в такого же рода символ жизнеутверждения, каким был велосипед в фильме Дзаваттини и Де Сика "Похитители велосипедов".

Но, быть может, этот пистолет и не символ. Кларк документальна в своем фильме. Охота Дюка за пистолетом есть также фиксация реального жизненного явления. В вышедшем на русском языке несколько лет назад сборнике статей американских криминологов "Социология преступности" Дэниэл Белл пишет: "Настоящим американцем был охотник, ковбой, пограничник, солдат, моряк, а в перенаселенных трущобах - гангстер. Это был человек с пистолетом, добывавший личной доблестью то, в чем ему отказал сложный порядок стратифицированного общества". Статья Белла "Преступление как американский образ жизни" написана в 1953 году. Фильм Кларк "Холодный мир" вышел в 1963 году. Говорят же они, как мы видим, об одном и том же. Пистолет, похоже, столь же документален, как улицы Гарлема, снятые Кларк во всей их доподлинной неприглядности.

Фильм начинается сценой школьной экскурсии. Гарлемских ребят везут по местам, которыми гордится Америка, которые вызывают шок у заморских туристов. Но у Дюка и его друзей нет чувства причастности к этим дворцам, небоскребам, паркам, музеям. Нет, правда, у них и осознанного возражения против демагогии учителя, упоенно разглагольствующего "о равных возможностях". Они лишь смутно угадывают, что Уоллстрит, магистрат и даже музеи - это мир чужой и уже потому враждебный. Поэтому полоснуть ножом по кожаной обивке кресла, сломать то, что ломается, напакостить по мелочи - это значит выразить свою непричастность к "этой Америке". Однако Дюк не считает, что мир устроен неправедно. Мир поганый - в этом Дюк не сомневается, но ему даже в голову прийти не может, что мир можно изменить. Когда гарлемский мудрец говорит ему, что можно уехать в Бразилию, где "все равны", Дюк жестоко издевается над его мечтой. Ему, Дюку, не нравится сама мысль о равенстве. Зачем? Этот мир очень хорош для тех, кто силен и храбр. А он, Дюк, силен и храбр. Ему нужен лишь пистолет, чтобы получить то, что есть у других людей и что нужно ему. Он все отнимет у людей, по крайней мере у тех, кто слабее его...

Вражда "королевских питонов" и "волков" непонятна лишь с позиции "классового зрителя". С точки зрения "питонов" и "волков" - отнюдь не подонков и не люмпенов, а обыкновенных ребят из обыкновенного негритянского квартала,- они дерутся за простые и ясные "ценности" - за власть над улицей, за наслаждение испытать чувство победителей, за право отнимать, обижать, унижать.

Харрингтон, вспоминая роман Миллера, пишет, что жестокость и равнодушие его героев "являются защитной реакцией на враждебность окружающего их мира. Преследуемый белыми, отвергнутый обществом, негр... становится распущенным: он знает, что его ждет разочарование, и он делает цинизм нормой своего поведения"^*.

Шерли Кларк чутко отражает наиболее острые конфликты американской действительности. В отличие от таких режиссеров, как Д. Смит или Г. Маркополус, утративших содержание в причудливых формальных исканиях, Кларк всегда точна и последовательна в своих социальных и психологических целях и за реализм изображения давно уже названа "Золя американского экрана".

До "Холодного мира" у нее был "Связной" - фильм о проблеме, тревожащей сегодня американцев не менее, чем рост преступности,- о наркомании и наркоманах. В фильме показывались больные люди в возрасте, но проблема эта по-настоящему остра опять же в среде молодежи.

Недуг наркомании охватил все развитые страны Запада. В конце 1968 года датская газета "Политикен" писала: "В Швеции количество наркоманов растет с быстротой, вызывающей беспокойство. Власти и врачи в отчаянии, так как они не могут ограничить, проконтролировать или уменьшить количество людей, злоупотребляющих наркотиками... У нас в стране события развиваются таким же образом... Если шведы не смогут взять под контроль развитие событий в этой области, то они рискуют, что в их стране возникнет ситуация, подобная той, которая имеет место в США... То же самое может произойти и в нашей стране"^*. А в США, по определению французского еженедельника "Экспресс", также отмечающего тревожный рост числа наркоманов в своей стране, "наркотики - это гигантский бизнес". То, что здесь относится к "деловой стороне", выражается в таких цифрах: килограмм чистого героина в Гонконге стоит на черном рынке 5-7 тысяч долларов, а в Нью-Йорке - 400 тысяч^**. О социальной стороне этот еженедельник пишет: "...в крупных американских университетах десятки тысяч студентов курят марихуану или ЛСД... В полубогемном обществе Америки считается хорошим тоном иметь дома "сосуд" и курить марихуану, когда собираются друзья". Но подлинный бич - наркотики всех видов для бедняков: 80 процентов нью-йоркских наркоманов проживает в негритянском Гарлеме. И, наконец, уголовная сторона дела: помимо того, что наркоманы убивают себя, болезнь толкает их на преступления. "Экспресс" пишет, что расход "среднего наркомана" достигает 20 долларов в день. Чтобы достать деньги, они "воруют, занимаются проституцией. Считают, что в Нью-Йорке более половины краж совершено наркоманами".

Шерли Кларк показывает в "Связном" безнадежно опустившихся, неизлечимых наркоманов. Лишь один из собравшихся в притоне людей, ожидающих прихода связного с наркотиками, говорит, что он - бывший музыкант, что он еще будет играть. Его слушают молча, понимая, что и ему уже не вырваться из сладкого ада галлюцинаций.

Почти все герои Шерли Кларк - негры, стоящие в самом низу социальной лестницы. Каждый фильм - как крик: так жить нельзя! Собственно говоря, в американском кино ее картины - уникальное явление, они могли появиться лишь в результате той борьбы, которую в течение многих лет ведут негры против белой Америки. До нее так говорили о трагедии негров, об их ненависти и готовности к борьбе со всеми силами белой Америки лишь отдельные писатели-негры: Джеймс Болдуин в романе "В другой стране" и пьесе "Блюз для мистера Чарли", Эрл Конрад в романе "Премьер" и особенно непримиримый Лерой Джонс в романе "Раб". Для этих книг характерны две черты: 1) отрицание возможности взаимопонимания между неграми и белыми; ни дружба с белым, ни даже любовь негра и белой женщины не могут закрыть пропасть, разделяющую, по мнению Болдуина, две расы; 2) открытый (у Лероя Джонса) призыв к вооруженному восстанию негров. У Шерли Кларк в фильмах мир негритянского гетто сосуществует с белой страной, никак не сталкиваясь и не соприкасаясь, это уже "государство в государстве" - то, что сегодня некоторые вожди "Черных мусульман" и некоторые негритянские националистские организации ставят целью. В ее фильмах нет не только призывов убивать белых расистов, но и вообще почти никаких упоминаний о белых. И тем не менее это грозные фильмы, всем своим образным строем говорящие о революционной ситуации в черных гетто Америки.

Принятые при Л. Джонсоне законы о гражданских правах показали неграм, что интеграция без экономического и социального обеспечения их прав - фикция. Законы ничего не изменили в их положении. И тогда: "Власть черным!" - такой раздался военный клич. "Негры тайно вооружаются и готовятся к партизанской войне"^*,- писал в 1966 году Раймон Картье. Негры поняли, как отмечает другой французский журналист в статье "Кошмар Америки", что "когда белые говорили об интеграции, они имели в виду не реальное смешение двух культур, двух рас, а лишь навязывание черному белой цивилизации с ее образом мысли и презрением к черному. Интеграция, по существу, самая изощренная форма отрицания афро-американского народа"^**.

Опасность раскола страны констатировала Комиссия по расследованию гражданских беспорядков в США, созданная после "жаркого лета" 1967 года: "...вот наш основной вывод: наша страна идет к расколу на два общества, одно - черное, другое - белое, сепаратных и неравных по своему положению"^*. В фильмах Шерли Кларк этот раскол показывается как свершившийся факт. Эти фильмы вообще можно до конца прочувствовать лишь в свете той политической атмосферы, которую создала в Соединенных Штатах негритянская проблема.

Альберто Моравиа, посетивший летом 1968 года Америку, рассказал об одном вечере в нью-йоркском театрике, где партия "Черных пантер" давала "шоу" и собирала средства. "На эстраду вышел Лерой Джонс, негритянский Эзоп, бородатый, с огромной лысой головой, тщедушный, одетый в черное, с золоченой цепью на шее, за спиной у него стояли с мрачным видом, скрестив руки, четыре могучих телохранителя. Он в течение часа оскорблял белых, называя их дегенератами, эстетами, мнимыми артистами, подражателями, рабами негров... Потом на эстраде появился Бобби Сил (один из вождей "Черных пантер".- Р. С), который с оскорбительным презрением критиковал всех белых "радикалов" и "новых левых", которые находились в зале. "Белые, вы, белые либералы, вот что я делаю с вами. Когда я был в школе и встречал маленького белого либерала, я говорил ему: отдай мне деньги, которые тебе дали на завтрак, или я тебе набью морду. И он мне отдавал их. Потому что эти деньги - мои. Они мои из-за четырехсот лет угнетения и расизма. Когда я беру деньги у вас, свиньи, вы не должны протестовать. Я заставлю вас, либералов, поддерживать движение негритянского освобождения. Мы вас используем, чтобы уничтожить вашу белую систему"^*.

Какие громкие слова! Но только слова. В 1969 году реакционные силы США посадили в тюрьмы или физически уничтожили большинство руководителей "Черных пантер".

Это произошло в тот момент, когда на смену максимализму пришли трезвость суждений и попытки сближения "пантер" с демократическими силами страны. Сидит в тюрьме и неистовый Бобби Сил, ожидая нового суда и, возможно, смертной казни. Многие его друзья уже застрелены. Такие дела.

Но сопоставьте слова вождя "пантер" с тем, что чувствует и говорит необразованный Дюк,- разница невелика, в сущности, хотя Дюк и мечтает о насильственном изменении действительности исключительно в своих личных интересах. Но Дюк - герой 1963 года, когда громкий и призывный клич "Власть черным!" еще не прозвучал.

То, что так впечатляюще показывает Кларк,- большая и горькая правда о той части молодежи США, которой от американского изобилия достаются жалкие крохи. Но правда и то, что это лишь часть молодежи, бросаемой на "дно" голодом и лишением. У Харрингтона, надо сказать, в книге соединены причины слишком разные, которые в комплексе наваливаются лишь на молодежь гетто и трущоб. Зато несравненно более широкие круги знают воздействие одного-двух факторов. Например, многие не знают голода и непосильного труда, но страх и неустроенность знают слишком даже хорошо. Особенно - страх.

Научно-техническая революция наших дней серьезным образом изменила капиталистический мир. Передовые капиталистические страны не перестают быть капиталистическими - уже потому хотя бы, что сохраняется частная собственность на средства производства,- но пустое дело подходить к их характеристике со старыми мерками, с традиционными представлениями. Главная их особенность подчеркнута Тезисами ЦК КПСС к 50-летию Октября: "Современный капитализм - это прежде всего государственно-монополистический капитализм, приспосабливающийся к условиям борьбы двух мировых систем"^*. Капиталистическое государство ныне осуществляет определенный контроль над производством, регулируя в известной мере процессы развития и т. д. Благодаря государственным инвестициям монополии могут вводить многолетнее планирование производства. Этот государственно-монополистический капитал создает - и еще как успешно! - новый тип общества - бредовое, похожее на выдумку фантаста общество потребителей. Постоянное стремление масс к приобретению все новых и новейших товаров - автомобилей, холодильников, радио- и телевизионных приемников, предметов личного потребления,- стремление часто алогичное, ибо машины зачастую меняются, не пройдя даже гарантийного срока,- приводит к созданию мощной индустрии "внутреннего потребления" и к увеличению доли прибавочной стоимости, расходуемой на зарплату: Но, не говоря уже о том, что "общество потребителей" бесконечно далеко от "общества изобилия", ибо даже в наиболее богатой стране Запада - США - имеются миллионы людей, живущие в нищете,- в этом обществе даже люди, обладающие, казалось бы, "нормой" материальных благ, живут в растерянности и неуверенности перед будущим.

^* ("50 лет Великой Октябрьской социалистической революции. Тезисы ЦК КПСС", М., 1967, стр. 50.)

Тема неуверенности прошла через многие зарубежные фильмы 60-х годов.

"Время развлечений" - назвал свой фильм Жак Татти и показал... саморазрушающийся мир, нелепый и античеловечный по своему существу.

"Время жить" назывался фильм Бернара Поля, без обиняков говоривший о том, что жить невозможно, ибо пришло время разрушения основ человечности.

И, наконец, Рене Аллио в "Пьере и Поле" рассказал о человеке, который "вывалился" из общества потребления.

Жил-был заурядный обыватель. Работал на стройке. Имел машину (в рассрочку). Купил квартиру (в рассрочку), а для квартиры - холодильник, мебель, радиолу, ковер (все в рассрочку). Собирался жениться на такой же скромной, как он сам, девушке-секретарше. У него даже было хобби - по воскресеньям он судил товарищеские встречи регбистов-любителей.

Жил-поживал человек, тянул лямку, как старая лошадь, и вдруг взбунтовался. Об этом некогда рассказал Джек Лондон. У Аллио история несколько посложнее: на абстрактные мысли о бренности жизни наложились вещи вполне материальные и осязаемые. Герой фильма запутывается в кредитных операциях, и, когда на работе начинаются трудности, связанные с приходом более образованных и подготовленных инженеров, он, владелец машины (в рассрочку), квартиры (в рассрочку), холодильника (в рассрочку) и т. д., оказывается гол как сокол.

Любопытна реакция героя на познание им "несовместимости" человека и буржуазного общества: сначала агрессивная - желание все разрушить, сломать, перестрелять "этих крыс", затем - слезы, мольба: "Доктор, вылечите меня! Тогда я опять буду все покупать" (в рассрочку, разумеется).

Само общество рождает насилие - этот вывод приходит закономерно из анализа фильмов, говорящих, казалось бы, совсем о другом. Насилие и даже нечто более страшное. Так, во время борьбы ультрареакционера Уоллеса за президентское кресло Стюарт Олсоп писал: "Уоллес говорит, что его избиратели - "рабочие автомобильной, сталелитейной промышленности и шоферы такси, и он утверждает, что они сделают его президентом - если не в 1968 году, то в 1972-м. И, возможно, он прав..."^*.

Как видим, квалифицированный рабочий, вошедший в "средний класс", может оказаться сторонником фашиствующего политикана - недурственная характеристика для общества потребителей.

Объясняя далее этот социальный парадокс, С. Олсоп указывает, что такой "человек Уоллеса" зарабатывает за год 8-9 тысяч долларов, являясь одним из наиболее высоко оплачиваемых рабочих и "...должен бы быть доволен судьбой как хорошо откормленная дойная корова. Но он отнюдь не доволен. Ибо его доход - иллюзия. Если вычесть налоги и выплату взносов за дом, ему останется... совсем не так уж много... "Человек Уоллеса" работает изо всех сил, но ему не так уж много остается для пива по субботам". Положение представителя "средних слоев" таково, что если он не отстраняется от политической борьбы, то закономерно оказывается на стороне реакционных сил, ибо при всем своем недовольстве он еще живет в постоянном страхе перед возможностью перераспределения материальных благ.

"Средние слои" иначе называются мещанскими, и именно мещане являются ужасом человечества. Именно рост мещанских слоев заставляет многих наблюдателей весьма скептически относиться к тому обозримому будущему, которое исчисляется тридцатью-сорока годами. Фантасты-социологи вполне основательно предсказывают, что самой последней войной на Земле будет война с организованными гангстерами. Возможно. И нет малейшего сомнения, что бандиты будут уничтожены. Но как уничтожить мещанство, питающее и гангстеризм, и фашизм, и воинственный национализм, и многие другие мерзости?

Ведь главное заключается в том, что сегодня воспитание мещанства составляет первейшую задачу каждого буржуазно-демократического правительства, а с недавних пор и создающихся пропагандистских аппаратов монополий!

Кроме того, экономический успех монополистического капитала не изменил природы буржуазного общества - пресловутого общества потребления,- и все его болезни не только не исчезают с ростом национального богатства, но в чем-то и обостряются. Это отмечают даже буржуазные экономисты. Например, директор Института изучения вопросов потребления Э. Лиль писал во французской газете "Монд" еще до того, как франк попал в беду: "С 1950 по 1967 г. средний уровень жизни французов, если измерять его по индивидуальному потреблению, повысился более чем вдвое... Что же касается неравенства в уровнях жизни, сравнение результатов двух обследований семейных бюджетов, произведенных в 1956 г. и в 1965 г., не показывает никакого сокращения различий... Среди рабочих... месячное потребление одного члена семьи... равно примерно половине месячного потребления члена семьи лиц, принадлежащих к высшим кадрам и свободным профессиям"^*. По-прежнему у детей буржуазии и интеллигенции шансы на поступление в вузы достигают почти 40 процентов, а у детей рабочих - 1-2 процента. По-прежнему трудящиеся живут в тревоге перед завтрашним днем.

Все это есть, хотя верно и то, что научно-техническая революция внесла много изменений в капиталистическое общество. И потому особенно важно видеть, как углубились пороки идеологического и духовного порядка, что приводит сегодня к насилию совсем по другим причинам, нежели голод. Сегодня стреляют и занимаются проституцией не только потому, что нечего есть.

Этот момент, заметим, очень тонко учтен Артуром Пенном в его гангстерской кинобалладе "Бонни и Клайд". В 30-х годах, когда на дорогах и маленьких городах американского Юго-Запада действовала многочисленная банда жестокого, совсем непохожего на Робин Гуда, Клайда Бэрроу и провинциальной проститутки Бонни Паркер, автоматы трещали и лилась кровь потому, что в этот период "великой депрессии" иной раз у молодежи и не было другого средства выжить. Артур Пени, воскрешая легенду, не захотел делать очередной боевик об организованном гангстеризме, вместо этого он предложил зрителям необычный фильм, в котором стреляют романтические любовники, и грабят они банки не столько ради денег (все время их "уловы" мизерные, не оправдывающие риска), сколько мстя обществу. Их стрельба по полицейским не только защита, но еще и своего рода преодоление, комплекса неполноценности.

У Харрингтона очень знаменательны слова о том, что подростки, сбивающиеся в банды, "создают себе другой мир... воображают себя героями необыкновенных похождений с убийствами". Мечтают не о работе, покойной жизни, достатке, но - "о демонической власти"!

Формы исследований жизни искусством обогатились в 60-х годах особого рода документализмом, в чем-то родственным социологии. Этот документализм захлестнул искусство,- например, в литературе США доля различного рода документальных произведений достигает 80 процентов. Одной из книг такого рода является известное и у нас "Обыкновенное убийство" Трумэна Капотэ - о "типичном" зверском убийстве. Это интересная по форме книга, похожая, в сущности, на беллетризированный полицейский протокол.

Современный документализм в искусстве, отвечая жажде читателя и зрителя на правдивую информацию, внешне избегает "типического", отказывается от обобщений, акцентирует момент случайности. Одно из "правил" этого документализма - уклонение от вынесения приговора и определенных суждений. Так Б. Блийе в фильме "Гитлер?.. Такого не знаю" ничего не добавляет от себя к тем интервью молодежи, которые мы видим на экране. Вопрос - ответ. У интервьюера голос не меняется ни при каких ответах. Он спокойно говорит с юношей, не слышавшим фамилии "Гитлер". Он спокоен с девушкой, которая заявляет, что до того как выйти замуж, она "попробует" семь-восемь любовников. Так же спокоен внешне и Т. Капотэ, как бы отстраняющийся от вынесения приговора.

Однако, в конце концов, документализм подчиняется имманентным законам искусства и, как бы там ни было, автор, выбирая тему, отбирая факты, организуя материал и находя формы изложения, тем самым в той или иной мере дает оценку показываемому. Эта оценка, точнее сказать, авторская позиция, может быть не явной, и автор, рассчитывая на то, что читатель или зритель ассоциативно свяжет конкретный случай с жизненным опытом и прежде полученной жизненной информацией, предоставляет ему вынести окончательный приговор,- тем не менее, автор всегда так или иначе выносит и свое суждение. Так, Капотэ ведет рассказ внешне холодно и как бы отчужденно, но его книга не равнодушная и не объективистская, да и рассказанная им история никак не воспринимается как единичная или случайная. За его странным по форме рассказом встает целая проблема - достаточно опасная для стран, где она возникла. Это проблема, прежде всего, жизни, рождающей, как влага плесень, жестокость.

Двое убийц из "Обыкновенного убийства" Трумэна Капотэ могли бы найти работу. Вспомним, они ни разу не жалуются, что это "нищета", или "голод", или "лишения" и тому подобное толкнули их на убийство четырех человек; да и писатель не ставит так вопрос. Тут нечто другое. Капотэ передает рассказ одного из убийц о том, что он видел и испытал на пляже в Акапульке, наблюдая эпизод из другой, недоступной ему жизни: "Он был примерно одних лет с Диком, этот человек, и сошел бы за игрока, или адвоката, или чикагского гангстера. Уж он-то изведал прелесть денег и власти. Весь его вид говорил об этом. Блондинка, похожая на Мерилин Монро, натирала его жидкостью для загара, а он лениво протягивал руку с усеянными перстнями пальцами за запотевшим ото льда стаканом апельсинового сока. Почему все это никогда не будет принадлежать Дику? Почему этому сукину сыну дано все, а ему - ничего? Почему везет именно этому жирному ублюдку? Он, Дик, обладал властью, держа в руке нож. И пусть жирные ублюдки остерегаются, не то он им выпустит кишки"^*.

Философия Дика мало чем, как видим, отличается от кредо Дюка. И оба они духовно родственны годаровскому Мишелю Пуакару. Везде мы видим в конечном счете отрицание мира через утверждение себя в этом мире путем безмерного насилия. Везде речь идет не о борьбе за законное место в жизни, не за возможность пользоваться естественными человеческими правами, но за жестокое право нарушать все права.

Ивэн Хантер в опубликованной и у нас повести "Дело по обвинению" рассказывает о бандах белых подростков,- картина мало чем отличается от того, что рассказано Миллером и Кларк о неграх.

В сущности, логический подход и дотошное расследование причин и мотивов тут мало что дают. В каждом конкретном "деле" есть свои местные особенности, однако все они ничего не значат в сравнении с тем единственным объяснением, которое дано давно: капитализм породил то общество, которого достоин и которое только и устраивает его. Как ни общо это звучит, но это единственно верное объяснение. Оно одно лишь дает возможность понять факты и более потрясающие.

Например, 1 августа 1966 года бывший морской пехотинец двадцати четырех лет от роду забрался на крышу небоскреба в техасском городе Остине и открыл огонь из снайперской винтовки по прохожим. 13 человек он уложил на месте, 31 ранил. Чуть ранее в Чикаго другой молодой человек задушил 8 девушек-медсестер. Оба убийцы были признаны невменяемыми. Допустим. Но даже американские публицисты отметили, что хотя такое "массовое убийство" может произойти где угодно, но произошло не где-то, а именно в Техасе - штате особенно жестоких нравов и Чикаго - столице гангстеризма.

Эти два примера стали "классическими", они входят теперь чуть ли не во все книги, рассказывающие о сегодняшней Америке, но есть сотни примеров поновее и ничуть не менее потрясающих. Так, осенью 1969 года Америка "жила" кошмарным убийством на вилле голливудской звезды Шарон Тейт, а 1970 год встретила повторением такого же массового убийства в городке Форт Брэгг, являющемся перевалочной базой парашютистов и "зеленых беретов", направляющихся во Вьетнам. Как и в Голливуде, убийцы напали на семью ночью, зарезали даже малолетних детей и, как и в Голливуде, написали кровью на стенах: "Свиньи!"

Убийц Шарон Тейт и ее друзей нашли - ими оказались свихнувшиеся от наркотиков и злобы на весь мир сравнительно молодые люди. Найдут, очевидно, и убийц семьи Мак-Дональда. И снова, возможно, ими окажутся какие-то выродки. Но... не явна ли здесь определенная система сумасшествия? Система американская?

И снова вспомним один из фильмов Артура Пенна - одного из новых режиссеров Голливуда, успевшего снять только шесть картин, но имеющего сегодня мировую известность, мастера четкой реалистической манеры и критических взглядов на американскую действительность. Фильму "Бонни и Клайд" у него предшествовал детектив "Погоня", воспроизводящий нравы Техаса и сделанный как бы с подчеркнутым соблюдением обычных для такого рода фильмов стереотипов, выработанных Голливудом. Здесь есть острый сюжет - погоня за бежавшим из тюрьмы заключенным, есть довольно примитивный любовный "треугольник", есть образцовый шериф (отлично показанный Марлоном Брандо), стрельба, мордобой, эффектные трюки. Но за ширмой голливудского стандартного детектива скрывается гневная и предельно критическая картина общества беззакония, кулачного права, дикого произвола.

Шериф, выполняя свой долг и догадываясь, что бежавший парень неповинен в убийстве, пытается спасти его от суда Линча. Но на скотов (кстати, представителей "среднего класса" - мелкого бизнесмена, клерка из банка и т. д.) не действует ничто - ни ссылки на закон, ни слезы матери несчастного парня, ни оружие полиции. У них у каждого пистолет в кармане, и пускают они его в ход не задумываясь. И они-таки пристрелили невинного парня - на глазах шерифа, матери, толпы. Критик Альберт Джонсон отмечает: "Техас Артура Пенна 60-х годов нашего столетия выглядит Дантовым адом... Тема картины - своеобразный парафраз убийства президента Кеннеди в Техасе". С этим можно согласиться, добавив, что Америку как Дантов ад чуткие художники воспринимают уже давно. Еще в 1937 году Фриц Ланг показал фильм "Ярость", в отношении которого сама "Погоня" кажется "парафразом". В "Ярости" воспроизведена картина суда Линча над невинным, ничуть не отличающаяся по своей мерзости от того, что увидел А. Пени в Америке 60-х годов.

Согласимся с тем, что в Америке преступления, как и все другое, рекордно многочисленны и грандиозно жестоки. Но эпидемия насилия сегодня перестала быть привилегией единственно США. Ею тяжко больна трезвая Англия. Ее знает благополучная Франция. А Италия... Италия со своей сицилийской мафией является подлинным позором современности.

Говорят, что каждый второй американец имеет либо пистолет, либо карабин, либо на худой конец охотничье ружье,- точного количества огнестрельного оружия, находящегося в частных руках, никто не ведает. В 1968 году оружейники продали еще 2 миллиона карабинов и пистолетов. "Любовь к оружию", родившаяся в эпоху завоевания Америки и сохранившаяся до настоящего времени, и есть будто бы главная причина нескончаемого потока убийств. Это соображение некогда высказал Эдгар Гувер, руководитель ФБР. Отчасти это так,- чем больше оружия, тем чаще оно стреляет. И в 1967 году из огнестрельного оружия было отправлено на тот свет 7 600 американцев (в Англии - 30 человек, во Франции - 20). Кто бы ни пускал в ход винтовки и пистолеты - гангстеры ли, осатаневшие ли обыватели,- это неуклонно родит новый поток крови. И все-таки соображение Гувера справедливо лишь отчасти. Скорее все же, не "любовь", а чувство неуверенности и своего рода комплекс неполноценности ("своего рода" потому, что он удивительным образом сочетается с самоуверенностью и убеждением в личной непогрешимости) заставляет американцев с молодости запасаться оружием. В элементарном изложении это будет звучать так: Дюку и Дику оружие нужно для того, чтобы отнять у "жирного ублюдка" его перстни, блондинку и апельсиновый сок; "жирному ублюдку" оружие нужно, чтобы никто не посягнул на его перстни, блондинку и сок...

Можно сказать, что на охране "жирного ублюдка" стоит полиция. Да, разумеется. Но пистолет ему все-таки нужен, ибо атмосфера всеобщей жестокости стерла былую ясность буржуазной юриспруденции и законности. Да, по-видимому, и полиция уже утратила свой ореол "рыцарей закона", нарушителей неуклонно карающих.

В течение многих десятков лет литература и искусство создавали миф о полицейском - суровом, строгом, непогрешимо справедливом, надежном страже порядка, безопасности граждан и неприкосновенности частного имущества. С теми или иными вариациями, он был повсюду одинаков - во Франции, Англии, Италии и т. д. Но особенно в этом плане расщедрился Голливуд. Лучшие, самые обаятельные актеры выступали в ролях шерифов. Как бы хитроумно ни был построен сюжет, финал фильма бывал неизменен - полицейский либо пристреливал преступника, либо защелкивал на его руках стальные браслеты. Образ "плохого полицейского" был редкостью в литературе и искусстве. Не будет преувеличением сказать, что в США и Канаде создан подлинный культ полицейского. И если посмотреть со стороны, то покажется, что уважение к полицейскому стало здесь инстинктивным. Приказам и замечаниям полицейских североамериканцы подчиняются поспешно и без малейших признаков недовольства. Мамаши с превеликим удовольствием фотографируют своих детищ рядом с полицейскими,- особенно если это канадский полицейский в красном мундире, на коне, с ковбойскими пистолетами у пояса и пикой в руке. Надо признать, что и полицейские ведут себя с завидным достоинством. Снисходительно фотографируются, не делая различий между малышами ангельской внешности и сопливыми замарашками. У них рядом с пистолетами висит футлярчик с медикаментами, и в случае нужды они любому окажут скорую и квалифицированную медицинскую помощь. Захваченные дождем на улице, они не побегут, но будут шествовать, как ни в чем не бывало, оберегая свое достоинство. И еще надо отметить, что полицейские в Америке - вне критики. Как-то мы смотрели по телевидению разгон большой группы молодых сепаратистов, требующих выделения французского Квебека из конфедерации. Полицейские действовали умело и жестоко, расправляясь, по сути дела, с мальчишками и девчонками. Зрелище было мерзкое, но... никто не осуждал полицию.

Сущность американской полиции можно выявить различными способами и доказать, как дважды два-четыре, что у простых людей Америки нет абсолютно никаких оснований уважать этих стражей буржуазного правопорядка, вооруженных пистолетами, карабинами, транзисторами - так называемыми рациями "уоки-токи" и мощными "фордами". Сейчас это делает искусство. Многое должно было измениться в самой природе буржуазного общества, чтобы даже коммерческое искусство стало смотреть на полицию критически, а подчас и с нескрываемым презрением. Вот один тому пример.

Фильм "Рожденные для ненависти" ("Кредо насилия" и "Насилие" в европейском прокате) режиссера Т.-С. Фрэнка (псевдоним режиссера и исполнителя главной роли Тома Лауфли) какими-либо особенными художественными достоинствами не обладает. Он внешне мало чем отличается от массовой продукции Голливуда, да, пожалуй, и от массовой итальянской, французской, японской продукции. Многие критики, однако, воспользовались фильмом как удачным поводом для публицистического разговора о внутреннем положении в США, обратив внимание на содержание - довольно необычное для такого рода продукции. Содержание делает "Кредо насилия" небезынтересной иллюстрацией и к нашему разговору.

Действие его происходит в наши дни в заштатном калифорнийском городке. Там солнце. Голубое море. Пальмы. И весь сногсшибательный сервис американизма. Просто рай земной. Но в городе и окрестностях действует банда "диких ангелов". Впрочем, какая там банда - всего десяток заросших, немытых, звероподобных парней. Они превратили земной рай в зону ужаса, безнаказанно насилуя девиц, избивая любого, кто косо взглянет на них, грабя и воруя. Обыватели терроризированы и запуганы. Полиция будто бы бессильна, ибо никто не осмеливается выступить с обвинениями против насильников. Молчат истерзанные девицы. Молчат избитые парни. Молчат их матери и отцы...

Здесь правда ловко смешана с ложью. Известная история убийства в респектабельном нью-йоркском районе Куинз девушки на глазах 38 свидетелей, никто из которых не вызвал даже полицию, служит ручательством тому, что кучка фашиствующих хулиганов вполне могла держать в страхе целый город. Можно поверить и тому, что полиция была бессильна. Но не из-за того, что ее действия связаны законом, а в силу все той же трусости - оборотной стороны жестокости. И авторы фильма, начав с двусмысленного объяснения бездействия полиции "спецификой" американских законов, настолько будто бы оберегающих свободу личности, что даже попрание элементарнейших прав этой личности остается безнаказанным, переходят в конце концов к унизительному обвинению полиции в трусости и тупости.

Фильм "Кредо насилия", в сущности, показывает настолько мерзкие вещи, что, не будь он снят американцами, можно было бы подумать - это произведение антиамериканское, пропагандистское. Ведь если в каком-либо обществе может происходить то, что столь откровенно показано в фильме, то значит, это уже смердящий труп, а не общество.

Впрочем, фильм этот отнюдь не жанровая зарисовка американского образа жизни. Фильм претендует на обладание определенной позитивной программой.

Голливудский фильм не может плохо кончаться,- исключения очень редки, хэппи энд - правило. "Кредо насилия" также завершается преблагополучно. Нашелся все-таки в запуганном городишке настоящий человек, который не испугался "ангелов",- это бывший солдат-десантник, вернувшийся из Вьетнама. Он взял в руки карабин и, презрев предостережение шерифа о том, что он, мол, "совершает самоубийство", открыл по шпане огонь. Пример демобилизованного солдата пристыдил и вдохновил полицию. С "ангелами", оказывается, совсем не так уж и трудно было справиться. Главарю солдат всадил пулю в переносицу, банду арестовала полиция. Правда, в сумятице болван-шериф ранил по ошибке и солдата, но фильм кончается тем, что раненого увозит вертолет и девушка, которую терзали бандиты и спасал солдат на протяжении полутора часов, целует его, обещая счастье и любовь. (Пикантность этой ситуации в том, что девушка - белая, студентка, из состоятельной семьи, а солдат - либо индеец, либо креол, бедняк и плебей.)

Фильм "Кредо насилия" содержит две противоречащие друг другу мысли. С одной стороны, фильм осуждает насилие, но с другой - показывая бессилие закона и полиции, призывает американцев взяться за оружие и, плюнув на закон, расправляться с бандитами "как в старые добрые времена" завоевания Дикого Запада. Критик Мино Арджентьери писал в этой связи в марте 1968 года в "Ринашита": "Смысл заключается в том, что герой-освободитель действует в одиночку, не прибегая и не пытаясь возбудить сознание общественности и привлечь ее к активным действиям. Он действует своими собственными средствами..."

А если это вам не подходит, то автор указывает и еще одну альтернативу: дать полиции не только оружие, но и право пускать его в ход по своему усмотрению. Эта мысль фильма остановила внимание публициста Ю. Жукова, писавшего в конце 1967 года в "Правде", что сегодня полиция США такого рода чрезвычайные права прежде всего использует не против бандитов, а против безоружных студентов и прогрессивной части общества, требующей социального обновления.

Через пять лет режиссер Джон Хопкинс и Питер Фонда, герой кормановских "Диких ангелов", по-своему расскажут о судьбе бродяжничающей на мотоциклах молодежи. У Питера Фонда, снова выступающего в главной роли затянутого в черную кожу мотоциклиста, на куртке вместо свастики теперь нашит звездно-полосатый государственный флаг Америки. Что это? Знак его "лояльности"? Можно, очевидно, считать и так. Во всяком случае, в "Диких ангелах" он был агрессивен и циничен. В новом фильме он спокоен, раздумчив и, пожалуй, чуть печален. Если он и продолжает рассказ об одном и том же герое, то спустя пять лет он, этот парень в черной коже, перестал буянить и стремится лишь к своеобразному отшельничеству - в шумной, деловитой, обжитой Америке; он ни в ком не нуждается и хотел бы, чтобы и его никто не трогал.

Не получилось! Одного из его друзей спящего забьют насмерть палками. Другого пристрелят. А когда он бросится на помощь, спокойно и расчетливо всадят пулю и в него, носящего звездно-полосатый флаг. Бить и стрелять будут не полицейские, не гангстеры, не импозантные ку-клукс-клановцы, но благообразные обыватели, упитанные и немолодые мужчины, если и принадлежащие к "среднему классу", то явно к самым низким его слоям: может быть, мелкие лавочники, может быть, мелкие фермеры.

Фильм этот называется "Легкий наездник" (1970), и он при всей своей нарочитой несколько безыскусственности представляется одним из самых яростных обвинительных документов, свидетельствующих об одичании Америки.

Между "дикими ангелами" из фильма Фрэнка и ужасающим убийцей-снайпером из Техаса то общее, что их жестокость внешне не имеет никакого разумного объяснения. У гитлеровских головорезов была "идея" целесообразности. Здесь же, пытаясь хоть что-либо объяснить логикой, забираешься в тот самый "психоанализ, что заводит черт знает куда и больного, и самого доктора"^*, как говорил И. Павлов.

^* (И. Павлов, Павловские клинические среды, М., 1955, стр. 485.)

Во всяком случае, "ангелы" совсем не то, что называют фашизмом. Они малюют у себя на спинах свастики, носят привезенные из Европы железные кресты и рогатые немецкие каски, знают немного и о Гитлере. И все же они лишь молодежь, свихнувшаяся до такой степени, что стала опасной. В Соединенных Штатах есть силы, несущие угрозу фашизма,- это общество Джона Бэрча, это организация минитменов и ряд других. Но никак не "дикие ангелы", которых деловые бэрчисты могли бы разве что, при благоприятной обстановке, использовать как подручных для грязной работы...

То, что вытворяют "ангелы", лишено смысла и целей. В сущности, их жестокость так же самоубийственна, как героин для наркоманов. И как это ни дико звучит, но эти омерзительные создания тоже жертвы, ибо порождены определенным образом жизни. Их необъяснимая ярость, развязанное и уже не поддающееся обузданию дикое желание убивать, крушить, насиловать, унижать людей, а самим вытащить из самых темных уголков души и цинично выставить напоказ мерзость, грязь и низость - все это не "развязанная природа" человека, как утверждают некоторые буржуазные психологи, но вполне объяснимая реакция на определенную действительность, более того - продукт долголетнего "воспитания", если так можно назвать долголетний процесс разрушения личности.

"Дикие ангелы" не одиноки в своей ярости против мира.

Прошло слишком много времени, чтобы помнить все, что писала в свое время пресса по поводу съезда шведских "раггаров" в Кристианстаде. Помнится, там поначалу не было "ничего", что дало бы полиции законный повод для вмешательства. Но потом молодые автомобилисты и мотоциклисты поразили мир цинизмом,- правда, шло лето 1959 года, и мир еще не разучился удивляться. Об этом кристианстадском шабаше напомнил А. Борщаговский в книге "Толпа одиноких" - о том, как перепившие парни впали в скотское состояние, как плясали твист их раздевшиеся донага подружки, как, наконец, было устроено шоу по-шведски - публичный половой акт на капоте автомобиля. Полиция все же вмешалась, и началась грандиозная потасовка...

После 1959 года было немало сообщений о подобных же шабашах - на Ил-Пай-Айланде (Англия), в Гамбурге (ФРГ), около Канн (Франция), на холмах близ Сан-Франциско (США) и т. д. Везде происходило нечто такое, что столько же поражает воображение бессмысленностью, сколько и садизмом самовыворачивания - избиения до смерти слабых и увечных ребят, изнасилования на танцплощадках, чудовищные издевательства над девушками, в чем-то там провинившимися, кровавые драки...

Какой-то американец, когда его спросили, что нужно прежде всего сделать, когда будет заключен вечный мир, ответил: "Повесить всех журналистов". Наверное, стоило бы к ним прибавить и некоторых художников. Если "Кредо насилия" рисует безусловными мерзавцами "диких ангелов", то сколько же картин показывает их то как романтических героев, то как расшалившихся детишек. В общем-то буржуазия никак не хочет осудить тех, кто порожден ее пропагандой.

"Дикие ангелы", "раггеры", "блузон нуары" и тому подобные моторизованные дикари составляют - по подсчетам западных журналистов - весьма незначительную в процентном отношении часть молодежи. Да, конечно, но ведь формы выпадения из общества достаточно многочисленны, и, право же, трудно даже сказать, какая из них наиболее опасна. Можно не быть мрачным насильником, однако представлять собой личность, не менее социально опасную для общества.

...Ева Аулин, очаровательная блондинка из Стокгольма, в шестнадцать лет получила титул самой красивой девушки-подростка в мире, соревнуясь с красотками из пятидесяти двух стран. В восемнадцать лет она начала сниматься в фильме "Конфетка" по имевшему скандальный успех порнографическому роману,- внешность и роль обеспечивали Еве карьеру кинозвезды. Пророча ей опустевший трон Мерилин Монро, американские журналисты познакомили своих читателей с Евой, рассказав, что она ест, пьет, какова она в платье-мини и какова без оного. С удовольствием напечатали ее заявление: "Мы в Швеции больше чем кто-либо честны в отношении секса,- говорит Ева доверительно, и ее большие голубые глаза смотрят возбужденно.- У нас показывают любовь прекрасно, потому что мы считаем, что нет ничего, чего стоило бы стыдиться. А почему в американских фильмах никогда не показывают людей голыми?.."^*

Глупость? Нет, скорее плоды определенного воспитания. И если Ева станет звездой, что вполне возможно, она будет для общества опаснее "диких ангелов".

О жестокости молодежи, о росте преступности в ее среде написано больше, чем о чем-либо другом. Это понятно - в фактах, подобных тем, что привели мы, безумие мира выступает как бы в химически чистом виде. Не требуется особенной прозорливости, чтобы увидеть прямую связь между парнем, вступающим в банду, и респектабельным юнцом, заявляющим интервьюеру, что фамилию "Гитлер" он никогда не слышал. Они порождены одним временем, и они одинаковые духовные калеки. Первый лишь более абсурден, с точки зрения любого буржуазного социолога или журналиста.

Преступность молодежи - крайнее выражение духовного неблагополучия, наиболее болезненная и, по всей видимости, пока что совершенно неизлечимая форма духовного рака. Но молодежь живет не только в бандах - там их все же меньшинство - и сталкивается не только с "проблемами Дюка".