Зиновий Гердт (Липков Л.)

Гердт Зимовий Ефимович

Собираясь писать эту статью, я договорился о встрече с ее героем - Зиновием Ефимовичем Гердтом. Встретились мы прямо в мосфильмовском павильоне ("У меня там работы на полчаса будет, а потом мы поговорим"), на съемках фильма "Бегство мистера Мак-Кинли". Гердт уже стоял перед камерой, украшенный пышной шевелюрой и усами Эйнштейна.

Эпизод действительно оказался кратчайший - всего один кадр. Дело, видимо, происходило на каком-то приеме. Гердт - Эйнштейн, с чуть ироничным, остраненно-печальным взглядом, стоял, окруженный группкой почитателей; ему представляли новую знаменитость - изобретателя Котильона, и великий ученый, вынув из угла рта трубку, говорил ему несколько незначащих одобрительных слов. Изобретатель сиял. Репортеры щелкали блицами.

Но, как ни короток эпизод, съемка - всегда съемка. Всегда возня с установкой света, с камерой, с какими-то мелочами, о которых вспомнили в последний момент. "Ребята, а может, снимем и разойдемся по-хорошему?" - на секунду отлучившись от образа, сказал Гердт - Эйнштейн. Шутка подействовала, съемка началась. И через несколько минут все уже могли "расходиться по-хорошему". А у нас с актером начался долгий разговор. Рас-спросы. Ответы - терпеливые, доброжелательные, всегда искренние...

Потом, когда я уже дома просматривал записи в блокноте, вспоминал слова, манеру говорить, интонации Гердта, вспоминал прежние встречи с ним на экране и в жизни, стало очевидно, что сам он интереснее рассказывает о себе, чем сторонний наблюдатель-критик. И как-то так получилось, что Гердт словно бы перехватил перо в моей руке и сам заговорил со страниц рукописи.

- Почти всю жизнь я прожил в Москве. Кто родители? Мама была мамой. Папа - сельский служащий. К искусству семья никакого отношения не имела. Ожидалось, что и я выберу серьезную профессию. Так сначала и было. Я учился в школе ФЗУ Московского электрозавода имени Куйбышева на слесаря-лекальщика. А при заводском клубе был Театр рабочей молодежи - меня взяли в труппу, я начал играть. В 1933 году в театр пришел Валентин Плучек, молодой режиссер театра Мейерхольда. Под его руководством мы ставили первые пьесы А. Арбузова - "Мечталию" и "Дальнюю дорогу", еще - "Женитьбу Фигаро" (я играл там Бартоло). Но в то время я уже работал на строительстве Московского метро электромонтажником.

В 1938 году Плучек и Арбузов организовали театральную студию. О ней и сейчас нередко вспоминают и пишут. Студийность - это, действительно, вещь особого рода. Это ощущение коллективности, общности творчества. Из сегодняшних, я думаю, студиен один только Театр на Таганке. Когда смотришь на сцену, видишь, что спектакль сделан единомышленниками, этого нельзя не почувствовать... Студийность наложила на всю мою актерскую жизнь печать особого, придирчивого отношения к актерскому занятию.

'Человек с планеты 'Земля'

В студии Арбузова и Плучека мы готовили постановку "Город на заре". Одним из семи соавторов этой пьесы был я. Роль Вениамина Альтмана придумал я для себя и написал ее сам - всю, от первого до последнего слова.

Потом началась война, студия стала фронтовым театром. А восемь из нас ушли добровольцами на фронт: Всеволод Багрицкий, Марина Малинина, Коля Потемкин, Женя Долгополов, Кирилл Арбузов (все пятеро не вернулись с войны), Исай Кузнецов, Максим Греков и я.

Воевал я с 9 июля 1941 года вплоть до 13 февраля 1943 года, когда был тяжело ранен...

...В фильме Петра Тодоровского "Городской романс", где Гердт играет небольшую, но очень важную для сути картины роль больного, есть такой примечательный диалог:

"Врач. А вы лучше вспомните, что в вашей жизни было такого интересного, веселого, а?

Больной. Это, может быть, странно - война".

И затем больной вспоминает, как был "лучшим Гитлером 2-го Белорусского фронта", какие крепкие куплеты пел, веселя усталых бойцов, как ловко сваливались с него штаны, обнажая две свастики, намалеванные на известном месте, и как восторженно ревела публика, приветствуя его остроумие.

А рядом на тумбочке у постели больного фотография военных лет, где молодой Гердт стоит вместе со своими боевыми друзьями.

- Зиновий Ефимович, та роль, которую вы играете в "Городском романсе", связана для вас с памятью о войне?

- Да, она очень дорога мне. Но это не автобиографическая роль. Я никогда на фронте не был актером - был сапером, командиром, дослужился до гвардии старшего лейтенанта, есть ордена и медали - все, как полагается. В самодеятельности совсем не участвовал и даже, когда на фронт приезжали театральные бригады, никому не говорил, что я актер.

Помню, когда я умирал в Белгороде от общего заражения крови, лежал в отдельной палате, пришла ко мне начальница госпиталя. Сейчас, говорит, у нас актеры из Вахтанговского театра выступают, хотите, я их к вам приглашу.

И пришли ко мне Лариса Пашкова и Саша Граве, которых я по Москве хорошо знал. А они меня и не узнали - такой я тогда был... Мне почему-то страшно хотелось картошки в мундире. Они раздобыли целый котелок. А у меня всего-то сил хватило полкартошки съесть.

В ту ночь наши отходили из Белгорода, город эвакуировался, госпиталь, конечно, тоже. Страшно вспоминать, что было...

А в 1945 году, еще на костылях, я пришел в Театр кукол. И сразу же начались репетиции "Необыкновенного концерта". С тех пор я играю в этом спектакле, переиграл в нем все мужские роли и одну женскую, которую играю до сих пор - старую цыганку, а затем стал Конферансье, единственным говорящим персонажем в этом представлении. Из четырех тысяч спектаклей "Необыкновенного концерта" я участвовал, наверное, в трех тысячах, объездил с ним четыреста городов и двадцать девять государств, говорил свою роль на девятнадцати языках.

...Гердт играл во множестве спектаклей Театра Образцова - "Чертова мельница", "Ночь под рождество",

"2:0 в нашу пользу", "Божественная комедия" и т. д. и т. д., но, конечно, самый знаменитый из его кукольных героев - Конферансье в "Необыкновенном концерте".

Вот, кстати, впечатление от этой роли Сергея Аполлинариевича Герасимова, которому посчастливилось наблюдать одновременно и саму куклу и Гердта-кукольника:

"Я не раз смотрел "Необыкновенный концерт" в Москве, в обычной обстановке, из зала. Но однажды - это было в Западной Германии, в Дортмунде, где я оказался во время гастролей Театра кукол,- мне случилось увидеть тот же спектакль из-за кулис.

Для меня всякого рода художество, творчество равно интересно как своим результатом, так и процессом. И иногда даже больше процессом, чем результатом. Наблюдать за работой Гердта было огромным удовольствием. То, что он делал, было поразительно. У него необычайная приспособляемость к ситуации, умение откликаться на реакцию зала.

'Семь нянек'

Кукле дает жизнь движение. У Гердта это движение удивительно разнообразно. Проделывая за ширмой множество движений, которые, кажется, ни проделать, ни описать невозможно, он одновременно ведет поиск интонаций, этих незабываемых интонаций Конферансье. Вникая в жизнь куклы, он сохраняет и отчужденность от нее. Или это лишь кажущаяся отчужденность? Ведь только благодаря его прекрасному участию живет кукла. Он отдал ей все - жизнь, опыт, иронию. Он словно бы становится рабом созданного им феномена. Но в этой кукле живет он сам".

В кино Гердт, подобно актеру-кукольнику, тоже долгое время оставался "за ширмой". Его голосом говорили Тото в "Полицейских и ворах", Витторио Де Сика в "Генерале делла Ровере", Ричард Харрис в "Кромвеле", Питер О'Тул в "Льве зимой", Юри Ярвет в "Короле Лире" (Ярвет играл на русском языке, но сильный эстонский акцент не позволил ему самому озвучить свою роль), список этот можно продолжать до бесконечности.

Нередко голосом Гердта говорил и автор-рассказчик, вводя зрителей в события фильма. Помните закадрового историка в "Фанфан-Тюльпане", ту элегическую серьезность, ту романтическую грусть, с которой он говорил о замечательных временах, когда люди так красиво, так героично пропарывали друг другу животы на дуэлях и так грациозно убивали друг друга на войне. Голос Гердта звучал с экрана и в армянском фильме "Мужчины" и в грузинском "Рекорде" по Карелу Чапеку. Этот голос от автора - в том секрет его обаяния - был всегда голосом от себя, Гердта, ведь тексты всегда сочинял или переписывал на себя он сам.

Ну, а кроме того, он не раз выступал как автор - автор-ведущий или автор сценария - в документальных фильмах "Париж, Париж", "Возьмите нас с собой, туристы", "Серьезные чудачества" и многих-многих других. И каждый раз в этом знакомом и всегда новом голосе открывались нам гердтовский юмор, серьезность, печаль, добрая ироничная мудрость.

А жизнь Гердта-киноактера, не закадровая, а экранная, началась поздно - в 1962 году, началась с эпизодических, достаточно случайных ролей: папаша одной из комсомолок-"нянек", перевоспитывающих неподдающегося юнца в "Семи няньках", сосед с зубной болью в "Улице Ньютона, дом 1", работник селекционной станции в "Авдотье Павловне".

'Город мастеров'

И лишь к концу шестидесятых годов одна за другой последовали две большие роли, в которых для актерского таланта Гердта была работа на полную мощность,- Кукушкин в "Фокуснике" и Паниковский в "Золотом теленке". Вроде бы обе эти роли возник-ли совершенно случайно. В "Фокуснике" Гердту поначалу предназначался эпизодический персонаж, именуемый Сатириком, а в "Золотом теленке" - бывший грузинский князь, а ныне трудящийся Востока Гигиенишвили...

- Ролан Быков-человек, которому я обязан тем, что стал актером кино. Он первый снял меня в своих "Семи няньках", а я его потом так отблагодарил - вспомнить страшно... Роль в "Фокуснике" Володин писал специально для Ролана, он его очень полюбил в своем фильме "Звонят, откройте дверь!". Писал для него, а получилось так, что сыграл я. Потом Ролан должен был играть Паниковского в "Золотом теленке". Сняли пробу, очень хорошая была проба. Швейцер позвал меня ее посмотреть, попросил по дружбе подбросить идей на тему образа. Ролан - Паниковский мне очень понравился, я увлекся, стал фантазировать, показывать, что и как можно сыграть. "Ну-ка, давай мы и твою пробу сделаем",- сказал Швейцер. А кончилось тем, что Паниковского тоже сыграл я.

'Фокусник'

И после всего этого Ролан позвал меня сниматься в свой фильм "Автомобиль, скрипка и собака Клякса". Конечно, я его без ролей не оставил, у него всегда работы больше чем достаточно, но не всякий человек сумеет быть таким щедрым, таким добрым. Доброта, настоящая доброта - самое высокое свойство Быкова. Он вообще любит всех слабых - детей, животных, актеров.

...Две роли, в которых почти одновременно появился на экране Гердт, по сути своей антиподы. "Индийский маг Нон-Саиб", он же серьезный и грустный человек, фокусник Виктор Михайлович Кукушкин очень близок Гердту и по сути характера, и по своей профессии, и по прошлой своей биографии (все это и решило в конечном счете приглашение его на эту роль). Кукушкин добр, мягок, предельно скромен - он никогда не выпячивает своих заслуг, ни нынешних - на работе, ни прошлых, фронтовых. Но в нем обнаруживается и непреклонная твердость, категоричность, неуступчивость. И, что важно, черты эти проявляются тогда, когда дело касается не жизненных благ, но нравственных, человеческих принципов. Паниковский же по всему далек от актера - и по человеческой сути и даже по литературным привязанностям Гердта.

'Фокусник'

- Я не одессит. И помимо всего, не самый ярый поклонник юмора Ильфа и Петрова. Хотя, конечно, "Золотой теленок" -книга грустная и печальная, несомненно гораздо более глубокая и серьезная, чем яркое занимательное обозрение "Двенадцать стульев".

Наверное, Паниковского помогло мне сыграть то, что я хорошо знаю литературу "Юго-Запада", группы писателей, куда входили Багрицкий, Инбер, Бабель, Олеша, Светлов, Кирсанов, Голодный. В их книгах есть этот южный колорит, сочность южной речи. Помогла мне и давняя дружба с режиссером фильма Михаилом Швейцером и его женой Софьей Милькиной, которая всегда работает с ним вместе вторым режиссером (я с ней вместе был в арбузовской студии). Люблю их за то, что они умеют понимать и ценить актера, за полное отсутствие тщеславия, за их искусство- честное, умное, скромное. Не могу без слез смотреть "Время, вперед!" - в этом фильме поставлен такой памятник энтузиазму первых пятилеток, чистой вере ребят тех лет! Так что в работе над Паниковским у нас со Швейцерами разногласий не возникало - мы были едины.?

'Фокусник'

Паниковский у Ильфа и Петрова смешон и гадок. Мне хотелось показать его иным - смешным и трогательным. Потому что это страшно не приспособленный к миру, одинокий во всей вселенной человек. Его ранит буквально все, даже прикосновение воздуха. А хитрости его настолько наивны и очевидны, что не могут никому принести серьезного вреда. Лучше всех о нем сказал Остап Бендер: "Вздорный старик! Неталантливый сумасшедший!" Мне было жалко Паниковского и хотелось, чтобы зрители отнеслись к нему с теми же чувствами.

Как актеру мне очень много дала встреча с полярно несхожими образами - Кукушкиным и Паниковским. Для Кукушкина всегда, в любой ситуации главное - человеческое достоинство. А Паниковский о том, что это такое, давно забыл, и вообще неизвестно, знал ли когда-нибудь. Герой Володина непосредственный, простодушный, искренний человек. У него нет винтика хитрости. У Паниковского же только одно стремление - приспособиться. Но есть стремление - нет умения.

...На вопрос: "Сколько ролей у вас было в кино?"- Гердт отвечает строкой Пастернака: "Не надо заводить архива, над рукописями трястись". Он точно не знает, никогда не подсчитывал. Тех, что проиграл за экраном, дублируя других,-- не меньше двухсот. Тех, что на экране,- десятка полтора. Из них по-настоящему дороги ему кроме Кукушкина, Паниковского, больного в "Городском романсе" еще Лейба в "Жизни и смерти дворянина Чертопханова" (режиссер В. Туров) и те разнообразные ипостоси армянского дедушки, его сына-парикмахера и оркестранта, в которых он предстает в картине Быкова "Автомобиль, скрипка и собака Клякса".

'Золотой теленок'

У Лейбы, сыгранного Гердтом в экранизации тургеневских рассказов, поразительные глаза - глаза затравленного человека, битого, видевшего все: темную дикость, низость, жестокость, но сохранившего при этом веру в добро, умение быть благодарным, преданным, умение понимать чужое горе, не помнить собственных обид и огорчений, прощать. Когда, забытый людьми и богом, спившийся, отчаявшийся, умирает дворянин Чертопханов, есть только один человек на всем свете, для которого его смерть - горе. Это Лейба. Он сидит на ступеньках пришедшего в запустение дворянского дома, и столько печали в его глазах, столько боли... Он тоже чужой всем.

И совсем иной Гердт в фильме "Автомобиль, скрипка и собака Клякса". Здесь все строится по законам игры, игра обнажена: одни и те же актеры появляются в нескольких разных ролях, общаются прямо со зрительным залом, а порой по забывчивости путают, какую из своих ролей им надо играть сейчас, в данный момент. В этой стихии игры, фантазии, импровизации Гердт как нельзя более чувствует себя органично. Он увлечен этой игрой - своим рыжим париком и барабаном, из которого можно извлечь столько немыслимых звуков. И тут же, вслед за ролью оркестранта, он появляется с наклеенным носом, в армянской шапочке - теперь он уже дедушка мальчика Давидика. Этот дедушка Аршак - вечный энтузиаст, ему обязательно надо принять во всем участие, всюду влезть с советом, мобилизовать и сплотить по любому поводу общественность. По сути этот старик - тот же ребенок, простодушный, бесхитростный, светящийся любопытством и добротой.

- Из "Автомобиля..." у меня выпали две очень важные сцены. В одной дедушка рассуждал с внуком о призвании: если человек родился парикмахером, он должен быть парикмахером, если музыкантом, он должен быть музыкантом. А если человек занимается не своим делом, то это беда и для него и 'для всех вокруг. А другая сцена, очень психологически точная, раскрывала всю неприкаянность, тоску, одиночество деда в благополучном мещанском доме сына-парикмахера. У Ролана это в фильм не уместилось. По- моему, он просто не сумел организовать, подчинить логике монтажа свою же режиссерскую фантазию.

...После премьеры "Автомобиля..." я наблюдал "кровавую" сцену. Гердт, изобразив на лице самую страшную из доступных ему гримас, зловеще шептал проходившему мимо Быкову: "Не прощщу, никогда не прощ-щу..."

Тексты своих ролей Гердт часто переписывает для себя заново. Так было и в "Автомобиле...", и в "Золотом теленке", и в "Городском романсе", и не раз в других фильмах.

- Когда Аян Шахмалиева предложила мне играть в фильме "Странные взрослые", я сначала хотел отказаться. Мне не понравился ни сценарий, ни сама роль трусливого, мелкого человека - обитателя коммунальной квартиры сценариста Кукса. А потом согласился, но при условии, что буду играть все по-своему, да и изменю текст роли. Я решил показать Кукса совсем иным - фронтовиком, благородным человеком, которого травят соседи-мещане. Тогда роль обрела для меня смысл, я знал, во имя чего я ее буду играть.

...У Гердта есть постоянные творческие привязанности: Быков, Тодоровский, Швейцер. Но, случается, он играет и в фильмах режиссеров вроде бы далеких от него по темпераменту, по складу характера. Например, у Шукшина в "Печках-лавочках".

- С Шукшиным мы давно познакомились, где-то в начале шестидесятых. Он тогда еще во ВГИКе учился, мы с ним вместе играли в курсовой работе у Андрея Смирнова. Был такой небольшой фильм о сибирском селе, я там играл продавца в сельском магазине.

'Укрощение огня'

С тех пор Шукшин часто говорил мне, что обязательно найдет для меня роль в своем фильме. И действительно, пригласил сниматься в "Печках-лавочках".

Рядом с Шукшиным и ты становился иным. Мне кажется, что он глубже и сложнее самых высоких наших представлений о нем. И взгляд его на Россию был мудрее и серьезнее, чем это представлялось порой.

В "Печках-лавочках" у меня был диалог с коллегой-профессором, которого играл Санаев: "Да не играй ты в любовь к России! - говорил я ему.- Это может быть наукой. Это может быть душевной привязанностью. Но в это нельзя играть..."

Эти слова по-новому освещали и характер самого профессора, он уже не казался таким однозначно-правильным. Они давали смысл и моему присутствию в картине, без них роль свелась к случайному эпизоду. Но в фильм они не уместились, что, конечно, огорчительно. Однако месяц общения с Шукшиным, Федосеевой, Заболоцким дороже мне этого неудавшегося актерского эпизода.

...Есть среди персонажей, сыгранных Гердтом, и отрицательные: министр финансов в фильме Н. Кошеверовой "Тень" по Е. Шварцу, предатель Боденштедт в биографической картине Г. Рошаля о молодом Карле Марксе "Год, как жизнь". Но эти роли кажутся чужими для Гердта, трудно им верить. Герой Гердта не может быть злым, лживым, двуличным, подлым - это противопоказано его существу, актерскому и человеческому.

- Иногда снимаешься в таких ролях, за какие и браться не надо было. Почему? Да мало ли почему. Ну, вот хотя бы такой случай. Ехал я как-то в машине, и вдруг прямо посреди площади Пушкина она остановилась. Встала - и ни с места. Я сразу и не понял, что случилось - оказалось, бензин кончился. И тут как раз едет мимо знакомый кинорежиссер. Очень был озабочен. Но остановился, спросил, что случилось. Сейчас, говорит, помогу. И действительно, привез двадцатилитровую канистру бензина. А лет через пять звонит, приглашает сниматься. И вроде бы мне уже и не согласиться нельзя - он-то меня выручил. Так я и попал в это скучное дело. Но в следующий раз не выйдет-мы квиты!

- А какие у вас дальнейшие планы ?

- В кино - никаких особенных. Я по всему своему складу подхожу для очень узкого круга ролей, да и к индустрии кинематографа мне никогда не привыкнуть. Я актер театра.

А вот чем бы я хотел по-настоящему заниматься, так это рассказывать о русской поэзии и читать стихи людям, которым это интересно слушать. Стихов я знаю тысячи. Было время, когда я вообще не мог пропустить текста, напечатанного в стихотворный столбик. Читал все подряд.

Любовь к поэзии связала меня дружбой со многими хорошими людьми - с Марленом Хуциевым, с Швейцерами, с Александром Володиным, с Владимиром Венгеровым, с Петром Тодоровским.

Володин был расстроен, когда Тодоровский взял меня на главную роль в "Фокуснике" - ведь писалась она для Быкова. Но однажды он пришел на съемку и во время разговора привел строку из не очень известного стихотворения. Я ответил ему следующей. Он удивился, обрадовался. Кончилось тем, что мы наперебой, перекрикивая павильонный шум, стали засыпать друг друга любимыми стихами. Оказалось, что у нас много общих привязанностей, что мы "одной крови".

Точно так же было с Сергеем Аполлинариевичем Герасимовым. Я ответил ему строфой на строфу, мы поняли, что любим одни и те же стихи, и с тех пор мы друзья.

'Тень'

Замечательная встреча была у нас с Булатом Окуджавой. Он приехал в Ленинград на съемки "Соломенной шляпки". Я играл там папашу Тардиво. а он писал песни. Нас поселили в одном номере. Суббота у нас оказалась свободной, и мы целый день, не выходя из номера, читали друг другу стихи. Это было дивно. Потом он даже написал об этом стихотворение "Божественная суббота":

"Божественной субботы
 Хлебнули мы глоток,
 От празднеств и заботы
 Закрылись на замок.
 Ни волны суесловий,
 Ни улиц мельтешня
 Нас не проймут, Зиновий,
 До середины дня...
 Дыши, мой друг сердечный,
 Сдаваться не спеши,
 Пока течет он, грешный,
 Неспешный пир души..."

Случилось так, что в последние годы жизни Твардовского судьба подарила мне частое общение с этим замечательным человеком. Мы много говорили о жизни, об искусстве и, конечно, о поэзии. Во всем, что касалось моей актерской жизни, он стал для меня критиком, которого я боялся. Страшно. Его и мою дочь Катю. Их оценки ждал, как приговора,- боялся ее, просто готов был со стыда умереть. Может быть, я и жив-то до сих пор потому, что Твардовский от души смеялся над моим Паниковским, хвалил его лукаво. Причем оказалось, что об актерской работе он судит так профессионально, с таким пониманием, какое и у кинематографистов не часто встречается.

- Зиновий Ефимович, вы ведь, наверное, и сами пишете стихи?

- Знаете, был как-то случай. Сергей Владимирович Образцов сломал ногу, ходил в гипсе. Я ему сочинил послание в стихах, чтобы он не огорчался. Ведь Мефистофель тоже отчасти хромал. А Тамерлан? А Байрон? А Гердт? Пожалуй, быть хромым не так уж и плохо... Стихи были довольно ловко состроены, я владею техникой, рифмой. Образцов пришел в восторг. "Слушайте,- говорит,- почему вы не публикуетесь?"

Я тогда ответил ему, что слишком серьезно отношусь к поэзии, слишком высоко ценю этот дар, чтобы считать себя поэтом. Вот шуточные, пародийные стихи - это другое дело. С ними я могу даже выходить на люди. Одно время я и выступал на эстраде с пародиями на известных поэтов.

'Автомобиль, скрипка и собака Клякса'

- Такое ощущение, Зиновий Ефимович, будто все, чем вы занимаетесь, для вас хобби.

- Хобби?.. Если хотите. Но хобби жутко ответственное. Ведь за него деньги платят.

В заключение можно рассказать еще о некоторых "профессиях-хобби" Гердта. Он драматург, автор (вместе с М. Львовским) пьес "Поцелуй феи", "Танцы на шоссе". Он киносценарист - по его (опять же вместе с М. Львовским) сценарию "Дважды Вова" снимается фильм на студии имени Довженко. Гердт мечтает попробовать себя и в новом жанре - мюзикле. Режиссером будет Петр Тодоровский, сценаристами - они вдвоем.

Но для зрителей, конечно, самое любимое его "хобби" - актерское.

"Гердту,- говорит Сергей Герасимов,- дано прекрасное свойство - все открывать заново. В его игре слиты воедино дар воображения, опыта и глубокого психологического всматривания. Он человек высокой одаренности души и интеллекта.

У Гердта счастливая актерская судьба. Он избалован любовью, вниманием. Так и должно быть. Он это заслужил".

А. Липков

Фильмографическая справка Гердта Зимовия Ефимовича

Народный артист РСФСР (1969) Снимался в фильмах:

"Человек с планеты Земля" (1958) - эпизод. "Леон Гаррос ищет друга" (1960) - комментатор. "Девять дней одного года" (1961) - текст от автора "Мишепь и Мишутка" (1961) - текст от автора "Семь нянек" (1962) - эпизод. "Улица Ньютона, дом 1" (1963) - эпизод. "Зеленый огонек" (1964) - эпизод. "Фитиль" № 22 (1964) - худой (в сюжете "С чего бы это?") "Возвращенная музыка" (1964) - текст от автора. "Хотите - верьте, хотите - нет" (1964) - текст от автора "Год, как жизнь" (1965) - Бодеиштедт. "Город мастеров" (1965) - художник. "Авдотья Павловна" (1966) - Горбис. "Фокусник" (1967) - Кукушкин. "Золотой телемок" (1968) - Паниковский. "Зигзаг удачи" (1968) - текст от автора. "Фитиль" № 85 (1969) - текст от автора (в сюжете "Чужой ребёнок"). "Шаг с крыши" (1970) - ворона-колдунья. "Городской роиано" (1970) - больной. "Спорт, спорт, спорт" (1970) - текст от автора. "Печки-лавочки" (1972) - профессор. "Укрощение огня" (1972) - Карташов. "Жизнь и смерть дворянина Чертопханова" (1972) - Лейба. "Тень" (1972) - министр финансов. "Соломенная шляпка" (1974) - Тардиво. "Автомобиль, скрипка и собака Клякса" (1974) - дедушка "Бегство Мистера Мак-Кинли" (1975) - Эйнштейн. "Странные взрослые" (1975) - Куке.