Сергей Лукьянов (Варшавский Я.)

Лукьянов Сергей Владимирович

...Свою дипломную работу юная студентка киноведческого факультета решила посвятить творчеству отца - актера Сергея Лукьянова.

Его к тому времени уже не было в живых. И фильмы с его участием шли не каждый день. И отправилась студентка в фильмохранилище, чтобы получше узнать и понять, кем же был для зрителей ее отец.

Об этом можно было бы поставить картину: дочь - человек другого поколения - размышляет о том, есть ли у жизни отца продолжение в современности или отпечатки этой жизни остались только в хранилищах Госфильмофонда?

Я не читал эту дипломную работу, но сейчас, взявшись за очерк о Сергее Владимировиче Лукьянове, невольно веду заочный диалог с его дочерью. Я видел фильмы с участием Лукьянова тогда, когда они впервые появлялись на экранах кинотеатров,- а каждый фильм всеми своими кровеносными сосудами связан с днями, когда был задуман и поставлен. Пленка исправно хранит изображение, но его значение быстро и неуловимо меняется, да так существенно, что не всегда поймешь, что же восхищало или смешило первых зрителей.

...Однажды Сергей Владимирович пригласил меня участвовать в телепередаче, посвященной его творчеству. Лукьянов представлял ее себе в форме диалога между актером и критиком. Он хотел, чтобы зрители вместе с критиком проникали в мир его убеждений и взглядов. Он писал тогда заметки о своем профессиональном "кредо", не закончил их, передал мне - может быть, пригодятся. И собрал для передачи красивые деревянные фигурки, портретные зарисовки, шаржи - нечто более важное для него, чем хобби для отдыха,- он не мог обходиться без всего этого.

Незадолго до телепередачи актер внезапно скончался. Сердечная болезнь оборвала жизнь, уже многое давшую театральному и кинематографическому искусству, еще больше обещавшую. В телестудии хотели отменить передачу, но редактор и критик почувствовали, что просто не вправе сделать это- пусть, решили они сообща, за Лукьянова говорят и фрагменты сыгранных им ролей, и комментарий критика, и товарищи по театру и кино, и заметки Лукьянова, и его стихи о зарубежных впечатлениях, и деревянные фигурки.

Передача состоялась, и помогли завязать ее именно эти маленькие изящные фигурки: они ввели нас и зрителей в самую сердцевину темы. Вот почему.

Лукьянов рассказывал мне: никогда резьбой по дереву он не занимался, умению этому не учился, а однажды увидел, как действует резцом скульптор. Мысленно - по-актерски - поставил себя на его место, представил себе, какой может получиться фигурка, едва показавшаяся из куска дерева. Он попросил скульптора дать ему резец, взялся за дело со свойственной ему мастеровитой ухваткой, веселой уверенностью в своих силах - и получилось! Вот так, сразу, хотите верьте, хотите нет! Получилась сначала "Черная танцовщица" - она была показана с экрана,- потом "Маска", похожая на старинные театральные, потом "Рыба", потом грациозная "Балерина"...

'Мальчик с окраины'

Так же импровизационно получались в его тетрадях то добродушные юмористические зарисовки, то шаржи, то полемические стихи. Да, стихи тоже. Это были проявления его талантливости на непредвиденных участках. Лукьянов всегда был заряжен творческой энергией - это главная его черта.

Невозможно отыскать "тему актера" в длинной череде сыгранных Лукьяновым ролей - их было, в нескольких театрах и в кино, около двухсот! Одни были поручены ему с точным предвидением и пониманием возможностей актера, другие пришлось играть просто потому, что так складывался репертуар периферийного театра. Но если мы зададим себе вопрос, какие же из сыгранных ролей особенно удались Лукьянову, принесли с собой ощущение "звездных часов" творчества, тогда в пестром разнообразии персонажей, главных и неглавных, прорисуется некое, пусть не сразу определимое, единство.

Это персонажи, с которыми Лукьянов делился сокровенно своим - творческим даром. Это все люди талантливые. Другие ему удавались средне, актерски грамотно, но не блестяще.

Лукьянов был по природе своей не просто хорошим исполнителем, а самостоятельным художником. Не потому, что дописывал и переписывал доставшиеся ему роли, как некоторые его коллеги. Знаю актеров, умевших выстроить роль на почти пустом месте. Их, наверное, можно было бы назвать актерами-драматургами, нередко берущими на себя чужие обязанности. О Лукьянове этого не скажешь, не в том его доблесть. Он заслужил известность в ролях, написанных превосходными драматургами. Его работой перед кинокамерой руководили выдающиеся режиссеры, умеющие видеть образ ярко, рельефно и передать свое ведение актеру,- Пудовкин, Донской, Луков, Пырьев, Калатозов. Так как же нам разглядеть в образах, созданных актером совместно с такими мастерами, именно его, лукьяновское понимание роли?

Один зритель- назовем его неопытным - безотчетно приписывает актеру все в роли, даже поступки героя, даже его слова. Любовь зрителя к актеру тут бывает безмерна, но умного актера такая любовь огорчает, потому что зритель не различает, в чем же, собственно, его, актерская, действительная заслуга. Другой зритель не оставляет актеру ничего, кроме, так сказать, визуальной характеристики персонажа,- это бывает с бывалыми зрителями, обожающими кино, проникшими в некоторые его тайны, но плохо понявшими, как же в самом деле складывается творческий процесс в этом очень сложном искусстве. Это порой хуже, чем не знать "тайны кино" вовсе. Такой зритель- впрочем, и многие "такие" режиссеры - видят в актере послушный, иногда "значительный", как они выражаются, типаж - и только. Они полагают, что актер - лишь объект для съемок, что за него кто-то все обдумал, взвесил, решил, а он, актер, пусть слушается режиссера - и все будет в порядке.

Сергей Лукьянов не раз встречался с режиссерами, видящими в актере только "материал", и с огорчением писал об этом. Он замечал в некоторых своих товарищах по профессии излишнюю, даже обидную готовность отказаться от собственной инициативы. Лукьянов раз и навсегда запретил себе такую позицию в кинематографе. Без громких деклараций, но всерьез. Он писал в своих заметках крупными буквами: "Артист - творец, а не исполнитель". Актер может так много сказать о своем герое, выразить такие, не поддающиеся словесному пересказу, наблюдения, что мириться с положением движущегося "объекта" - преступление перед своим призванием.

Лукьянов всегда - в лучших своих, "программных" ролях - делился с героем не только великолепной мужской статью и неотразимым грубоватым, "от земли", обаянием. Он умел сделать так, что эта стать, сила, ладность, великолепная психофизическая природа образно выражала внутреннюю силу, богатство натуры человека, ценность личности. Не каждому актеру открыт секрет такого превращения внешнего во внутреннее, видимого в мыслимое - Лукьянов им владел. И потому он отдавал своему герою лучшее, что досталось ему самому от природы и от прожитой жизни.

И это позволило ему справиться с задачей, которую на языке пианистов назвали бы задачей высшей трудности.

Однажды он вышел на сцену театра имени Вахтангова в роли Егора Булычова. На сцену, где эту роль так удивительно играл Борис Васильевич Щукин! Театр в прославленном спектакле- шедевре воплотил не только ее сложную философию, он открыл ее редкостное обаяние, способность быть любимой. Выйти на эту сцену в роли?

'Кубанские казаки'

Булычова - значит дать повод сравнивать себя с артистом, чья игра хранима зрителями в особых отделах памяти, куда стараются заглядывать только в праздничные, так сказать, часы. Не много у нас воспоминаний такой ценности, как воспоминание о Щукине - булычове.

Было это в 1951 году. Многие годы до того спектакль "Егор Булычов и другие" у вахтанговцев не шел. Некем было заменить Щукина хотя бы и с неизбежным "допуском", естественным частичным компромиссом. И вот после поездки в Сибирь, после того, как вахтанговцы увидели на сцене Новосибирского тюза молодого артиста в роли Павла Корчагина, после того, как пригласили его в свой театр и убедились, что Лукьянов в самом деле не только великолепная мужественная "фактура", но подлинный талант, знающий, как складывать архитектуру сценического образа,- только после этого они рискнули возобновить "Булычова".

Хорошо помню впечатление от этого обновленного спектакля. На сцену вышел рослый, крепкий волгарь... Конечно, театралы не разрешили себе сравнивать Лукьянова со Щукиным, зная, что каждый новый артист - это новое сложное сочетание знакомого в роли и незнакомого и лучше не примерять одного артиста к другому, а посмотреть, чем интересен новый Булычов.

Я это твердо знал и все же невольно сравнивал мужественную стать Булычова - Лукьянова с незабываемым обаянием Булычова - Щукина. Было в щукинском герое, в его необыкновенной ладности - не знаю, как точнее выразиться,- что-то такое, словно в этом человеке олицетворялась могучая и своевольная Волга, словно он впитал в себя ее животворные силы. Эта психофизическая ладность Булычова - Щукина, конечно, вместе с другими компонентами образа, прежде всего с пытливым, встревоженным разумом,- выражала самую суть трагедийной горьковской темы: прекрасная человеческая сила, растраченная "не на той улице", проигранная в азартной купеческой игре. Болезнь, тоска Булычова должны задеть зрителя за живое - и Щукин "задевал" в высшей степени, не только умным горьким словом Булычова, но и тем, что перед глазами зрителя погибала великолепная личность. Невозможно было бы, мне кажется, смотреть в этой роли актера, не способного по-щукински сыграть трагедию гибнущей могучей личности.

'Кубанские казаки'

У Лукьянова получилась и булычовская стать и до последней степени обидное разрушение прекрасных природных сил. А потому в полную силу "заиграли" и острый язвительный ум фаворита жизни, коему доставались самые сладкие ее плоды, и всепроникающая тоска даровитой натуры, предчувствующей, что приближается неумолимый конец празднику жизни, потому что праздник получился дурной, враждебный человеческой сути.

Булычов у Лукьянова "получился", потому что возник перед зрителями обаятельный и печальный образ сильного, талантливого, по-своему проницательного человека, жадного до правды и боящегося правды, способного радоваться жизни, быть счастливым - но теряющего радость, несчастливого. Лукьянов не подражал Щукину - да он его и не видел! - не собирал крохи с чужого стола, а нашел свое решение, органически соответствующее замыслу Горького.

Лукьянов сам превосходно знал таких людей, как Булычов, потому что был естественно связан с народной жизнью.

Правда, он родился не на Волге, его вскормил Донбасс - здесь, в самой сердцевине шахтерского края, близ Юзовки, провел он детство, отрочество и юность; здесь учился, начал трудовой путь, перепробовав разные занятия; здесь узнал недюжинные характеры - Донбасс щедр на яркие индивидуальности не меньше, чем Волга. Сколько раз потом он вернется к портретным зарисовкам, надежно хранящимся в эмоциональной памяти,- к образам людей волевых, "с перцем", с размахом, своеобычных, несущих в себе родовые черты народного характера.

Здесь, в Донбассе - упомянем об этом, раз уж мы коснулись биографии Лукьянова,- он учится в горнопромышленном училище, работает на руднике. Его первые наставники - мастера-горняки, способные не только научить юношу своему ремеслу, но и образовать его характер. В юношеском возрасте Лукьянов начинает заниматься в театральной самодеятельности, потом становится одновременно начинающим актером и рабочим сцены.

'Егор Булычов и другие'

И вот у него появляется учитель, встреча с которым была бы драгоценна для любого художника,- великий украинский артист Амвросий Бучма. Человек мудрый, добрый, истинный праведник в искусстве, он искал и учил других искать в театре и в кино одно - истину страстей. Люди, знавшие Бучму, скажут вам: он поражал при первой же встрече искренностью каждого слова, добрым вниманием к любому встречному, а точнее - вниманием к доброму, талантливому в каждом человеке. Он был абсолютно свободен от дурных примесей в актерской профессии - от зазнайства, самовлюбленности, чванства. Он производил впечатление человека, не желающего знать ни о чем мелком и дурном на свете.

Сначала Лукьянов увидел Бучму на экране - в фильме "Ночной извозчик" - и поразился безупречной достоверности его игры. Лукьянов писал в своих заметках, как по юной наивности он был убежден, что в фильм, неизвестно каким чудом, попал настоящий извозчик со своими радостями и горестями. А потом уж по-настоящему узнал вблизи этого человека, способного внушить навсегда трепетное отношение к миссии художника. Напомню о случае, оставшемся в летописях театральной жизни: увидев игру Амвросия Максимилиановича Бучмы в одном гастрольном спектакле, вели-кий артист Иван Михайлович Москвин пришел к нему за кулисы и поклонился в ноги. Не облобызал юбилейно-торжественно, а по-крестьянски или, точнее, по-художнически поклонился в ноги. На таком градусе шел у Москвина с Бучмой разговор об искусстве!

Амвросий Бучма, как вспоминал Лукьянов, дал ему, молодому актеру, бесконечно простой и столь же трудный совет: "Не ври в чувствах в жизни - не будешь врать на сцене". Лукьянов записал мудрые слова мастера и сопроводил их торжественным обещанием, данным самому себе: "Честность в искусстве - мой девиз". Потом - на телепередаче - об этом вспомнил Михаил Ульянов, встречавшийся с Лукьяновым на подмостках вахтанговского театра. Ульянов назвал Лукьянова одним из своих учителей в искусстве, потому что слышал от него тот же совет.

Честность в искусстве - это не только независимость от мелких конъюнктурных соображений, от деляческих шагов и шажков - это, прежде всего, неутомимый поиск в глубину, запрещение самому себе довольствоваться "типажными" результатами. И не только тогда, когда играешь главную роль в трагедии, подобной "Булычову". Всегда, в любом случае, какой бы выбор ни предоставила тебе извилистая кинематографическая судьба.

В поставленном Марком Донским "Фоме Гордееве" Лукьянову была пред. ложена роль Игната Гордеева, отца героя. Она была сыграна с той же внутренней масштабностью (хоть и подвергалась обычным в экранизациях сокращениям), какая была найдена для главного героя в "Булычове". Критик С. Дунина справедливо писала о Лукьянове в роли Игната: "Он внешне удивительно "вписывается" в просторные невысокие гордеевские комнаты с навечно установленной тяжелой мебелью, с темными ликами икон за дрожащим огоньком и дымком свечи. Прочный дом, прочная мебель - все под стать Игнату Гордееву, сразу и не сказать, то ли по его вкусу выстроена вся эта неуклюжая роскошь, то ли он сам - часть этого неведомо кем придуманного ансамбля". Верное наблюдение. Гордеев Лукьянова воплощал и тяжелую силу купеческого рода, и жизненный уклад - наследственный, пустивший глубокие корни, и упоение гордостью, и тяжкое недовольство собой, и мрачные предчувствия - пойдет ко дну это царство, как гордеевская баржа на взбурлившей реке...

'Возвращение Василия Бортникова'

Как сыграл Лукьянов не только текст, но и подтекст роли, и среду? Как сросся он с этим домом, с неповоротливой мебелью? Всего в актерском творчестве не объяснишь. Интересно другое- проникнуть в мир мышления художника, посмотреть, какие задачи он перед самим собой ставит, на что дерзает.

В этом отношении показательны записки Лукьянова о двух других ролях- менее значительных, но мы знаем, что он запрещал себе думать о какой бы то ни было роли как о второстепенной.

"Я играл двух председателей колхозов - Гордея Ворона в "Кубанских казаках" и Василия Бортникова в "Возвращении Василия Бортникова". Внешне они похожи друг на друга - оба в усах, с одинаковыми прическами, и костюмы были схожи. Но внутренний мир этих людей был абсолютно разным. Эти двое людей жили в разных предлагаемых обстоятельствах.

Один родился и рос на Кубани. А значит, он знал и любил широту степей, любил коней, а значит, и быстроту, движение; он привык к тому, что каждый дом украшен оружием - на стене кинжалы, ружья, те, которые были в руках деда, отца, в его руках; тут же на стене, рядом с оружием - награды отцов и дедов. Все это для Гордея Ворона - глубоко личное и делает его не похожим на председателя колхоза из Урени под Горьким, жителя скромной среднерусской полосы.

'Большая семья'

На берегу тихой лесной речки вырос Василий Бортников. В нем всегда живет воспоминание о большом угрюмо-красивом родном селе. О черных застывших озерах, где даже рыба - черного цвета. А посреди озера, из голой черной глади воды, поднимаются три креста... Здесь когда-то сожгли себя заживо сотни людей, защищавших старую веру. На выгоне у села столб - на нем старинные иконы, прикрытые от непогоды сходящимися "козырьком" дощечками. В сознании деятельного Бортникова многое от древней тишины этих мест, от характеров обитателей уренских берегов...".

Вот как вместительно сознание актера! Оно питается не одной-двумя внешними приметами человека, а самой музыкой жизни каждого. Средой, атмосферой, наследственными вкусами и представлениями. Словом, всеми предлагаемыми обстоятельствами.

Для ремесленника существуют одно-два предлагаемых обстоятельства, названных в анкетах; для артиста-художника таких обстоятельств неисчислимое множество.

Человек недоверчивый может спросить: позвольте, зачем думать артисту и о кинжалах на стене, и о столбах с иконами - разве все это сыграешь? Как это сыграть?

А вы вспомните строптивого Гордея Ворона и степенного Василия Бортникова - ведь сыграны актером и традиции, и дух родного дома, и величавая тишина на берегах лесных рек. Как? Это его секрет. Впрочем, он сам приоткрыл его - честно написал, о чем думал, когда готовил ту и другую роль, чем питалась его фантазия. Этого не объяснит арифметика ремесла - это скрыто в высшей математике мастерства. Так и в Егоре Булычове и в Игнате Гордееве была "сыграна" Волга, и крепко сколоченные купеческие дома-крепости, и, главное,- приближение и предощущение тотального краха старокупеческого мира.

'Большая семья'

Может быть, в том и сказывается принадлежность актера к той великой артистической школе, которую назовем для краткости советской школой, что он в высшей степени чуток к социальной природе образа. Поэтому стал таким заметным в истории всего нашего послевоенного кинематографа старик Матвей Журбин в исполнении молодого Лукьянова.

Уже то, что молодой актер играл старика, принадлежит к характерным для нашего искусства стратегическим "хитростям". Помню, у Дзиги Вертова был замысел: он хотел показать, как молодой советский актер Черкасов, играя старика Полежаева, вносит какую-то "бестекстовую", но такую ощутимую зрителями молодость в образ великого ученого; этот образ Вертов хотел монтажно сопоставить с стразом уже пожилой Жозефины Беккер, вынужденной играть в каком-то французском фильме молодую женщину. Блестящая актриса Парижа делала это с профессиональным блеском, и все-таки, помимо ее воли, физический возраст придавал образу печальный тон увядания... Замысел Вертова остался неосуществленным. А режиссер Иосиф Хейфиц по-своему применил эту стратегию в "Большой семье". Лукьянов безупречно сыграл физическое увядание человека - на экране был патриарх рабочей династии, достигший почтенного возраста, готовый проститься с белым светом и все-таки полный острого интереса к жизни, ко всему, что происходит на родном заводе. Ни тени седовласого важничанья! Матвей Журбин очень значителен - это в самом деле Его величество Рабочий Класс.

Таково органическое свойство таланта Лукьянова - ему было дано придавать своим героем особую весомость, значимость представителя большой общественной силы.

Матвей Журбин, как вы помните,- всего лишь ночной дежурный в приемной директора завода и с должным юмором относится к придуманному специально для него званию "ночной директор"; в то же время это государственный деятель, и вы не раз подумаете - ведь это же представитель, "репрезентант" того самого питерского пролетариата, который в 1917 году взял на себя ответственность за Россию и за весь мир. И ни на секунду не покидает вас ощущение действительной причастности Матвея Журбина к мировым событиям. Почему? Потому что у него острый, молодой, беспокойный ум, талант государственного деятеля. А внешние приметы старого питерца, отлично найденные режиссером и актером, ассоциативно связывающие облик Матвея Журбина с классикой нашего кинематографа, с героями "Встречного", трилогии о Максиме, "Человека с ружьем", довершают дело.

'Большая семья'

Вспоминая испытанный принцип Станиславского, скажем: играя старого и слабого, Сергей Лукьянов нашел, где он молод. Настоящий лукьяновский герой!

В заметках актера читаем: "Когда мне бывает творчески холодно от неудовлетворенности в работе, я с радостью вспоминаю свою встречу с Хейфицем, и на душе становится необыкновенно тепло". Он умел ценить товарища и единомышленника в искусстве. Ведь и Хейфиц в лучших своих работах искал крупные натуры, образно передающие значительность нашего времени. Снимая Лукьянова в роли полковника милиции Афанасьева в фильме "Дело Румянцева", Хейфиц вместе с актером стремился к типу-обобщению, противостоящему штампам "детективных", всезнающих и всеумеющих следователей-виртуозов. Афанасьев получился благодаря характерности и "антидетективности" в игре Лукьянова прошедшим суровую школу жизни пролетарием, надевшим офицерский китель и остающимся на этом трудном поприще вдумчивым человеком.

Человека большого жизненного опыта и немеркнущей доброты нашел Лукьянов в уже упомянутой "Жатве" Галины Николаевой, перенесенной на экран Вс. Пудовкиным.

...Василий Бортников возвращается с войны домой. В ту самую деревенскую тишину, которая вспоминалась ему на фронте как музыка мирной сельской жизни. Он знает, что такое долгая разлука - и для него и для жены. Он приготовился к худшему - прошло столько лет! Собрал, сосредоточил свою духовную силу, чтобы быть готовым ко всему. Фронтовая победа была трудной, и возвращение домой нелегкое - фильм снимался в 1953 году, тогда хорошо знали, как перемешалась в сердцах Бортниковых радость победы с болями недавних еще лет. Особая, неповторимая смесь. Таким и приходит Бортников домой. Он решительно шагает - упаси боже, не взбегает - по ступеням крыльца; ему и радостно и страшно встретить долгожданные мгновения. Он, должно быть, потерял голос от волнения... И встреча в самом деле потребовала от него способности понять, что здесь произошло без него; надо понять и овладеть собой, своим горем и гневом, и простить.

'Дело Румянцева'

Если в каждой роли Лукьянов умеет выразить силу натуры своего героя, то здесь он находит и ту силу, что обуздала его мужскую обиду, не дала взорваться в бешенстве, ударить, убить обоих - жену и того человека, кто ночует в его доме. Как уместны сейчас в кадре отчаянно сжатые могучие шахтерские кулаки Лукьянова!

Надо заметить, что руки у него всегда выразительны. Они умеют передать и могущество и буйство натуры. В руках актера и добрая сила старого Матвея Журбина, и гневная сила оскорбленного изменой жены Василия Бортникова, и его самообуздание, и тоска по крестьянскому труду. Замечу, что Лукьянов высокопрофессионален в пользовании каждой так называемой "краской"; нет в его ролях слепого "наития", нет и холодного расчета - есть точная партитура роли, подсказанная исчерпывающим пониманием предмета и способностью вдохновляться тем, о чем он нам рассказывает с экрана. Он артист мастеровитый, инженер своей роли.

'Дело Румянцева'

Даже такой роли, где, кажется, все само дается в руки; скажем, роли старого шахтера Никанора Гавриловича Матвеева, принимающего в своей хатке приехавшего в Донбасс Дзержинского (фильм "Вихри враждебные"). Кто-то из рецензентов писал по поводу этой роли: "Впечатление такое, будто в фильм включены документальные кадры". Что ж, при лукьяновской наблюдательности показать на экране типичного человека Донбасса - дело, как будто, нехитрое... Но Лукьянов никогда не довольствовался типичностью в таком элементарном понимании. В своем актерском "кредо"- немногословном, дающем представление о том, чем же действительно были заняты мысли актера,- он писал как раз по поводу роли Никанора Гавриловича: "Ни в коем случае не понимать типическое как привычное, всем знакомое". Он искал в Никаноре Гавриловиче черты человека, сознающего свой вес и роль в пролетарском государстве рядом со знаменитым ленинским наркомом; это была встреча равных - ни в коем случае не бытовая зарисовка "под хронику" о том, как великий рыцарь революции посетил скромного шахтера.

'Капитанская дочка'

Есть много общего в социальном происхождении положении этих двух стариков - Матвея Журбина и Никанора Матвеева. И все-таки вы не скажете, что Лукьянов повторяется. У него было правило, зафиксированное письменно: "Держать себя всегда в постоянной свежести. Что это значит? Не тащить за собой груз удачно сыгранных предыдущих ролей, удачно найденных жестов, интонаций. Всегда быть материалом, из которого никогда никто ничего не лепил". Хорошо сказано. А еще лучше то, что Лукьянов в самом деле следовал очень трудному "правилу свежести". "К сожалению,- добавляет он,- многие режиссеры стараются загнать актера на всю жизнь в один удачно сыгранный образ".

Ему важно было добиться самой большой конкретности в представлении о герое. Потому что конкретность,- а на языке "актерского цеха" характерность, то есть своеобразие личности,- лучшее противоядие против штампов, против "несвежести" и самое верное средство избежать нивелирующей "знакомости".

Игнат Гордеев, Матвей Журбин, Василий Бортников, Никанор Матвеев - экие глыбы, словно добытые из глубинной человеческой "породы"! Какие могучие, пропитанные соками земли характеры! Но не подумайте, пожалуйста, что Лукьянов был хоть в какой- то мере тяжеловесным "почвенником". Ничего подобного! Рубен Николаевич Симонов рассказал в той телепередаче, что была задумана как дискуссионная, а получилась мемориальной, что вахтанговцы, познакомившись с актером Новосибирского тюза, подивились его природной мощи, но, пригласив в свой театр, поручили ему театрально-условную роль Флоридора в изящной, легкой комедии-водевиле "Мадемуазель Ни- туш". Этим жизнерадостным, истинно вахтанговским спектаклем театр встретил счастливые дни окончания Великой Отечественной войны. И Лукьянов, с удовольствием вспоминал Рубен Николаевич, отлично пел и танцевал в роли Флоридора, он оказался в этом смысле истинно вахтанговским актером, словно вырос на сцене, так любящей Игру в высоком вахтанговском смысле слова.

Недаром он так пластически изящно сыграл - словно протанцевал, профехтовал - роль Капитана в музыкальной "Двенадцатой ночи". Было что-то опять-таки вахтанговское - изящно-условное, "представленческое" - в лукьяновском Капитане.

'Капитанская дочка'

В нем всегда жила любовь к Игре, и поэтому, а не благодаря отменным "типажным" данным, он смог сыграть и Игната Гордеева и самого Егора Булычова. Если мы хотим проникнуть не только в биографически-профессиональные обстоятельства истории того или иного актера, а в закономерности его творчества, тогда обратим внимание, как сложно рождается то, что кажется иногда саморазумеющимся, лично актеру принадлежащим.

Мы уже упоминали об актерском профессиональном кодексе Лукьянова, зафиксированном в его записках. Коснемся еще раз этого предмета, чтобы показать, как взыскателен был Лукьянов к своему мастерству. Он считал, например, обязательным для себя как для киноактера искать выражение каждой мысли прежде всего бессловесное и шел в этом отношении за Вс. Пудовкиным, великим режиссером немого кино, прошедшим сложный путь к кино звуковому. Лукьянов узнавал от него секреты немого экрана. Он вспоминает: "...автор романа "Жатва" Галина Николаева часто бывала на съемках "Возвращения Василия Бортникова". Время от времени она слышала от Всеволода Илларионовича фразу: "Эти слова мы из роли выбросим, обойдемся без них". Галина Николаева сейчас же шумно протестовала. Пудовкин не менее шумно доказывал, что кино прежде всего искусство жеста, мимики, пластики, а уж потом - слова; слово как бы обогащает в кино то, что уже сказано глазами актера, его движением. Пудовкин учил нас на съемках: "Прежде, чем выразить мысль словами, выразите ее лицом, взглядом, положением тела перед камерой. Идеальным сценарием, говорил он, я считаю такой, где на восемьдесят страниц действия приходится лишь три-пять страниц текста".

'Олеко Дундич'

Конечно, принципы немого кино ушли в прошлое, но как естественно желание умелого актера использовать до конца прекрасные возможности "немой" пластики и не заменять, а усиливать словом действие! "Я с учением Пудовкина о "немой" выразительности согласен,- пишет Лукьянов.- Получив роль в фильме, я стараюсь, где возможно, заменить текст немой игрой".

Нам понятно, что ни автор, ни режиссер не позволят актеру самостоятельно решать, где слово необходимо, где можно обойтись без реплики. Здесь важно другое - актер в период репетиций находил игру, делающую действие максимально выразительным, то есть образным. И мы вспоминаем роли, сыгранные Лукьяновым прежде всего "зрительно", вспоминаем выражение глаз, "танец рук", жест, передающий суть драматического или комедийного положения...

После поездки в Японию Лукьянов выступал перед аудиторией Центрального Дома кино с взволнованным рассказом о мастерстве артистов театра Кабуки. Он и рассказывал и показывал, как выразительна немая игра этих артистов,- он с восторгом учился у них за кулисами театра, подробно расспрашивал о вековых секретах пантомимы, игры-танца. В такой готовности учиться - черта не ученика, а мастера. Он и был не учеником, а мыслящим мастером.

'Фома Гордеев'

Еще любопытная черта техники актера. "У Пудовкина я понял, что нужно играть для этой стороны объектива". Речь идет о том, что перед кинообъективом необходима предельная сдержанность мимики и жеста - как в небольшом помещении. Для театрального актера, приученного играть и для первого ряда партера и для галерки, необходимо отучаться от больших дистанций при съемке в кино. Профессиональному киноактеру, наоборот, надо привыкать,"адаптироваться" к большим залам. "Поэтому,- пишет Лукьянов,- я люблю смотреть в глаз кинокамеры. Я должен "примериться" к мизансцене, установленной режиссером. Я должен видеть, насколько крупно изображение, выбранное режиссером и оператором. Многие режиссеры возражают против такой дотошности актера. Но я убедился - всегда, когда я слепо доверялся режиссеру, получалось хуже". Киноактер должен быть и участником коллективного творчества и самостоятельным, контролирующим самого себя художником.

Он выработал для себя твердые правила актерского поведения в комедии. "Что такое комедийные приемы игры? Это значит: преувеличенная правда. Не кривлянье".

Он приводит пример "преувеличенной правды": "Когда Гордею Ворону надевают на шею хомут, он крайне возмущен, и возмущение здесь должно быть предельно искренним, только тогда это будет смешно. Когда он, возмущенный до крайности, кричит в музыкальном магазине продавцу: "Заверните пианино!" - то и здесь его тон должен быть правдивым, иначе сцена получилась бы фальшивой, рассчитанной на "дешевый" прием - я не поклонник такого".

'Повесть пламенных лет'

Понять все это помог актеру Иван Александрович Пырьев. Лукьянов вспоминает о пырьевских уроках с благодарностью. Есть в записях Лукьянова такие строки: "Внимательно проследите за моей жизнью, трудной, извилистой, но честной, и вам не трудно будет определить, кто я".

В самом деле, давайте определим, кем же был для нашего искусства, наших зрителей - Сергей Лукьянов?

Можно не сомневаться: в дореволюционном театре и кинематографе он отвечал бы самому придирчивому антрепренерскому подходу и отличился бы в ролях, требующих неотразимого мужского обаяния, в ролях прежде всего "рубашечного", как тогда говорили, репертуара, в отличие от "фрачного". Не Чацкий, скажем, а Кудряш. Думаю, что вскоре после революции ему - как и Андрею Абрикосову - предложили бы роль Григория Мелехова и он сыграл бы ее превосходно. Недаром МХАТ пригласил его в свою труппу, и там он отлично сыграл Лопахина в "Вишневом саде".

Но главное в нем - то,что поставило его в ряд с другими блестящими актерами, создавшими образы людей, поднявшихся на вершины народной созидательной жизни. Вот с этими-то людьми и делился Лукьянов богатством натуры, широтой характера. Он всего ближе к тем актерам, которые сыграли - как сыграл Бабочкин талантливого Чапаева, или как Дмитрий Орлов талантливого сталевара Степашку в "Поэме о топоре", или как Сергей Бондарчук талантливого Андрея Соколова в "Судьбе человека", или как Петр Алейников и Борис Андреев - тех чудо-парней тридцатых годов, в которых зрительские массы узнавали свой могучий мажор, гордую судьбу, способность удивить мир жизнестойкостью, оптимизмом. Тем оптимизмом- мужеством, которое так бесподобно выразил в Лопахине Василий Шукшин.

Так, годами, складывалась небывалая в истории артистическая "труппа", способная сыграть народную жизнь советской эпохи.

Разумеется, тут что ни актер, то "норов". Герой Лукьянова не так простодушно-наивен, как Степашка Дмитрия Орлова, не так восторженно- жизнерадостен, как герои Петра Алейникова. Лукьянов представляет нам своих персонажей в другие десятилетия, и это сказывается на их умудренном опытом "душеустройстве". Они узнали жизнь с разных сторон, и мужественного оптимизма им не занимать ни у кого.

Каждый из этих больших актеров вносил свою интонацию в коллективно- преемственное осмысление и воплощение великого исторического мотива: сила народная. Когда народ должен узнать себя по-новому или новое в себе, когда от этого зависит не просто самолюбие народа, тем более не амбиция, а возрастание его уверенности в себе и вместе с нею творческой силы, способности решить сверхтрудные, сверхсложные исторические задачи,- тогда искусство показывает ему, на что он способен. Тогда искусство, выполняя "чрезвычайное поручение", набирает силу особенную. Счастливые времена в его истории! Долго потом удивляются очевидцы, летописцы, просто внимательные зрители - как много талантливых людей вступили в искусство одновременно и как весом был вклад каждого...

Я. Варшавский

Фильмографическая справка Лукьянова Сергея Владимировича

Народный артист РСФСР (1952) Снимался в фильмах:

"Поединок" (1944) - Ларцее. "Мальчик с окраины" (1947)- отец Андрея. "Кубанские казаки" (1950) - Гордей Ворон. "Донецкие шахтеры" (1950) - Кравцов. "Незабываемый 1919-й" (1951) - Родзянко. "Возвращение Василия Воротникова" (1953) - Василий Бортников. "Вихри враждебные" (1953) - Никанор. "Егор Булычев и другие" (1953) - Егор Булычов. "Большая семья" (1954) - Матвей Журбин. "Двенадцатая ночь" (1955) - Антонио. "Дело Румянцева" (1955) - Афанасьев. "К Черному морю" (1957) - Бондарёико. "Страницы рассказа" (1957) - текст от автора "Олеко Дундич" (1958) - Шкуро. "Капитанская дочка" (1958) - Пугачев. "Фома Гордеев" (1959) - Игнат Гордеев. "Повесть пламенных лет" (1960) - Рясный. "Государственный преступник" (1964) -Золотницкий.