Как бы я сыграл Сильвио

Год 1966. На экраны вышел фильм Н. Трахтенберга "Выстрел". В главной роли снимался М. Козаков. Поговорить о Сильвио - Козакове хотелось в нескольких аспектах. Прежде всего интересно было бы узнать, что думает об этой роли сам актер, как бы он сейчас, спустя восемь лет, сыграл Сильвио, и, естественно, хотелось бы попытаться проанализировать работу актера в картине.

И вот я в квартире Козакова. Об увлечении Михаила Михайловича творчеством А. С. Пушкина я знаю давно, но только теперь замечаю, что в его домашней библиотеке треть книг - это произведения Пушкина, редкие библиографические издания, научные исследования о творчестве поэта, критические заметки, воспоминания.

В репертуаре Козакова-чтеца несколько пушкинских программ, на телевидении актер составлял литературные композиции по произведениям поэта, ставил "Цыган"; в МХАТ, наконец, целый сезон с увлечением репетировал пьесу о Пушкине. А в письменном столе Козакова бережно хранятся неосуществленные пока режиссерские разработки пушкинских произведений - "Пиковой дамы", "Моцарта и Сальери", "Скупого рыцаря", - черновые наброски новых литературных композиций, замыслы, заметки. Лежат здесь и материалы по фильму "Выстрел", роль Сильвио, исчерченная карандашом, с заметками на полях, рецензии, статьи, записи.

Николай I. 'Декабристы' Л. Зорина. Театр 'Современник'

Мы сидим у письменного стола, над которым висят фотографии близких и дорогих хозяину людей: сына, дочери, жены, друзей... И среди них, чуть выше - гипсовая маска Пушкина.

Листаю сценарий "Выстрела", рабочий черновой экземпляр, в котором при тщательном изучении можно проследить мысль актера, понять, как он строил свою роль, выделяя зерно образа, определяя главное событие каждого эпизода. В тексте много подчеркнутых мест, вопросительных и восклицательных знаков, поля испещрены карандашными отметками, галочками. Это спорные места, эпизоды, которые требовалось уточнить, проверить, понять.

Разбирая постепенно пометки на полях, пытаемся вместе с Михаилом Михайловичем восстановить ход работы над фильмом, вспомнить, что же тогда казалось самым важным, необходимым, обязательным.

"Не собираюсь давать оценки своей работе в этом фильме, - сказал Козаков, откладывая в сторону пачку фотографий и рецензий. - Сейчас все представляется иначе: и повесть Пушкина, и роль Сильвио, и режиссёрская трактовка фильма. Дело куда сложнее, это я понял спустя несколько лет, глядя на свою работу и на картину как простой зритель. В то время, когда я начинал сниматься у Трахтенберга, роль Сильвио была, пожалуй, наиболее интересной и значительной из всех моих киноролей. Но, несмотря на то, что я был по- настоящему увлечен и поглощен своей работой в картине, что-то так и осталось за пределами экрана.

Главная трудность в экранизации повести Пушкина была в правильном и точном ее прочтении, в трактовке героев, в расстановке смысловых акцентов. Эта проблема сразу встала передо мной, как только я перечитал пушкинскую повесть и получил со студии экземпляр сценария.

Не хочу оправдываться, но основная ошибка, обусловившая затем и неудачу фильма, лежит, на мой взгляд, в сценарном решении. Сценарист Н. Коварский увидел в образе Сильвио активного борца за справедливость, социальное равенство, противника царизма, человека близкого декабристам. Мысль, прямо скажем, не оригинальная и, на мой взгляд, неоправданная. Тем более что прототипы Сильвио хорошо известны. Одним из них считается майор Липранди, с которым Александр Сергеевич часто встречался во время своего пребывания в Кишиневе. Липранди был типичным полковым офицером, дуэлянтом, острословом, завсегдатаем местных великосветских гостиных, человеком умным, насмешливым, наблюдательным, оставившим, кстати сказать, любопытные воспоминания о своем знакомстве с Пушкиным.

В фильме же трактовка Сильвио как потенциального революционера получила красноречивое зрительное воплощение. Чего стоит одна сцена, когда к Сильвио приезжает "полковник из Тульчина" (прозрачный намек на Пестеля), который напоминает ему о войне 1812 года и уговаривает попусту не растрачивать силы?

Толкование образа Сильвио как героя двенадцатого года, сочувствующего декабристам, неизбежно привело нас к вульгарной социологии, о чем неоднократно писали в прессе, когда фильм появился в прокате.

Творчество Александра Сергеевича само по себе настолько свободолюбиво, так откровенно проникнуто идеями декабризма, что не нуждается в тенденциозных комментариях и домыслах.

В основе "Выстрела" лежит проблема нравственная, трагедия сильной личности. Тема самоутверждения главного героя проходит красной нитью через всю повесть. Но режиссер и сценарист по-другому видели фильм и образ Сильвио, им нужен был романтический герой. И, естественно, как только встал вопрос манеры игры, мы должны были прийти к конфликту.

Прежде всего режиссер начал требовать от меня в отдельных сценах пафоса, некоторой экзальтации, даже напыщенности, что никак не отвечало самому образу, да и было несвойственно мне как актеру.

Трахтенберг видел в Сильвио эдакого романтического бунтаря Алеко. Отсюда появилась в картине атмосфера заговоров, тайн. Свои мысли он подтверждал фразами, вырванными из повести Пушкина.

М. Козаков - Джек Верден, А. Демидова - Анна Стентон и А. Войцик - Литтлпо

- Вот видите, - говорил он мне, - у Пушкина написано: "Мрачная бледность, сверкающие глаза и густой дым, выходящий изо рта, придавал ему вид настоящего дьявола". Или вот еще: "...он стал ходить взад и вперед по комнате, как тигр по своей клетке".

Именно это дьявольское, демоническое начало особенно увлекало Трахтенберга в Сильвио. Но если уж действительно обратиться к оригиналу, то прежде всего привлекает внимание форма повести. Рассказ ведется от лица провинциального помещика, дворянина, бывшего офицера, Ивана Петровича Белкина. Этим и объясняется язык повести, ее сравнения, характеристики и выводы.

- Если бы я знал, что вы так понимаете Сильвио, - сказал мне чуть ли не на первой репетиции Трахтенберг, - я бы вас не пригласил в картину!

Что я мог ему ответить? Он был прав. Конечно, я схитрил, конечно, я знал, чего от меня ждут на съемочной площадке, как только прочитал сценарий. Но я хотел, очень хотел сыграть эту роль!

Во-первых, я давно мечтал о Пушкине, думал много и о Сильвио. Во-вторых, хотелось сломать уже прочно сложившееся к тому времени мнение о себе как о традиционном кинозлодее с неизменным пистолетом в руке. Сильвио представлялся мне тогда положительным героем.

Меня увлекала значительность и самобытность его характера, одержимость, ум, ирония ко всем и к самому себе. Вспомните хотя бы монолог Сильвио о себе: "...я привык первенствовать, но смолоду это было во мне страстию. В наше время буйство было в моде: я был первым буяном по армии. Мы хвастались пьянством: я перепил самого Бурцева, воспетого Денисом Давыдовым. Дуэли в нашем полку случались поминутно; я на всех был или свидетелем, или действующим лицом. Товарищи меня обожали, полковые командиры, поминутно сменяемые, смотрели на меня, как на необходимое зло..."

И все же самым привлекательным в характере и судьбе Сильвио для его друзей была некоторая таинственность. "Он казался русским, а носил иностранное имя", считался блестящим гусаром и неожиданно, выйдя в отставку, поселился в бедном захолустном местечке. Жил бедно и вместе с тем расточительно, вечно ходил пешком в поношенном черном сюртуке и "держал открытый стол для всех офицеров". И, наконец, прослыв смельчаком и дуэлянтом, получив оскорбление от пьяного поручика, вдруг почему-то отказался стреляться...

Все это провоцировало толки, разговоры и сплетни, вызывало недоумение, окутывало его фигуру туманом таинственности. Так рождалась легенда.

Очевидно, незаурядность Сильвио, трагичность его судьбы привлекала и меня. Я подпал под обаяние сильной личности героя, его ума и темперамента.

Работая над ролью, анализируя поступки, мысли, мотивы действий пушкинского персонажа, его внутренние предпосылки, я оправдывал Сильвио. Я видел в его жизни духовное начало, и это возвышало Сильвио в моих глазах. Среди армейских обывателей он казался настоящим героем. Я старался не замечать болезненного самолюбия Сильвио, его зависти к чужому успеху, мелочности, злопамятности.

Как ни странно, но должен признаться, что большая глубокая работа над образом Сильвио, по существу, началась после выхода фильма на экран. Казалось бы, кончил съемки, хорошо ли, плохо ли, но впереди уже ждут новые работы, договора, обязательства... Сыгранная роль, как правило, еще задолго до выхода фильма становится вчерашним днем, прожитым куском. Но с Сильвио произошло обратное. Просто загадка какая-то! Чем больше проходило времени, тем острее испытывал я чувство неудовлетворенности, тем сильнее волновал и тревожил меня характер пушкинского героя. Неудовлетворенность заставляла меня вновь и вновь открывать повесть. Захотелось продолжить работу, я включил куски из "Выстрела" в свои творческие вечера, смонтировал прозу с фрагментами фильма. Но все казалось повторением пройденного, хотелось по-новому взглянуть на Сильвио, иначе прочитать его историю. Так долгие раздумья, споры с самим собой заставили меня отказаться от старого видения образа, сейчас бы я уже сыграл Сильвио иначе.

История Сильвио теперь мне представляется довольно банальной. В то время, когда Сильвио был властителем дум и кумиром офицеров, в полк определился молодой человек на восемь лет моложе Сильвио, - по (существу, мальчик, и слава Сильвио померкла.

'Вся королевская рать' (телефильм)

Чтобы правильно понять поступки Сильвио, надо прежде всего разобраться, кто же был этот пресловутый соперник. Да, он был из богатой и знатной семьи, но не это обстоятельство определило его успех: богатых офицеров в полку было немало. Что же оказалось решающим? Сильвио признается: "Отроду не встречал счастливца столь блистательного! Вообразите себе молодость, ум, красоту, веселость самую бешеную, храбрость самую беспечную, громкое имя, деньги..."

К тому же граф был веселее, добрее, общительнее Сильвио, его шутки всегда оказывались неожиданнее и смешнее, отношение к людям проще и приветливее, он быстро завоевал общую любовь и симпатию. То, чего с таким трудом добивался Сильвио, граф получил, не прилагая больших усилий. И Сильвио не мог простить ему успеха. Граф во взаимоотношениях с Сильвио всегда шутил, а Сильвио злобствовал. Популярность и авторитет графа приводили его в совершенное отчаяние. Сильвио стал искать повод для дуэли и очень скоро нашел его, сказав графу на балу о знакомой даме, с которой, кстати, был в связи, плоскую грубость.

Смысл конфликта между Сильвио и графом лежит в самоутверждении Сильвио, в его непомерном индивидуализме, в себялюбии. Граф благороднее, гармоничнее своего неожиданного соперника, его веселая беззаботность, легкое отношение к жизни идут от молодости, от полноты чувств. И рядом с ним Сильвио, естественно, выглядит комплексующим парвеню.

Сильвио и граф - это два антагонистических начала. Один олицетворяет собой борьбу низменных страстей: зависти, мстительности, бешеного самолюбия, другой - юношеской беспечности, непосредственности, душевной гармонии, искренности,

Дуэль между Сильвио и графом состоялась, но Сильвио она принесла новое унижение и разочарование. Равнодушие к смерти молодого человека, явившегося на дуэль с фуражкой, полной спелых черешен и выбирающего их оттуда под дулом пистолета, заставило Сильвио отказаться от своего выстрела.

Случай с черешнями имел место в биографии Пушкина. В 1821 году, во время своего пребывания в Кишиневе, Александр Сергеевич поссорился за карточным столом с офицером генерального штаба Зубовым. На дуэль с Зубовым, как вспоминают современники, "Пушкин явился с черешнями и завтракал ими, пока тот стрелял. Зубов стрелял первый и не попал. - Довольны ли вы? - спросил Пушкин, которому пришел черед стрелять. Вместо того чтобы требовать выстрела, Зубов бросился с объятиями. - Это лишнее, - заметил Пушкин и, не стреляя, удалился".

Таким образом, эпизод, описанный в повести, автобиографичен. Несомненно, что самому Пушкину ближе поведение графа, его настроение, отношение к противнику, к дуэли, к смерти. Сама ситуация показалась поэту интересной. За ней он увидел характеры людей, их взаимоотношения. К тому же именно в это время Александр Сергеевич довольно коротко сошелся с Липранди, он встречался с майором за карточным столом, был свидетелем его многочисленных дуэлей, наблюдал за ним на балах, в гостиных знакомых дам. Характер Липранди, знаменитого дуэлянта и повесы, занимал воображение Пушкина.

Я не случайно обратился к истории создания повести, мне кажется, что это может в какой-то степени послужить ключом к пониманию замысла поэта и правильной оценке персонажей.

Несостоявщаяся дуэль с графом, расцененная Сильвио как смертельное оскорбление, превращает блистательного гусара в отрешенного от жизни фанатика. Так происходит в повести перерождение героя. Зависть и уязвленное самолюбие одерживают верх над природным благородством Сильвио. В этом его узость, его социальная ограниченность. Сильвио не может подняться над офицерской моралью. Он раб условностей. И его нельзя связывать с декабристами хотя бы потому, что шесть лет он жил только надеждой отомстить за нанесенное когда-то оскорбление. Так появляется образ завистника, безмерное тщеславие которого приводит к злодейству.

Этот характер давно волновал А. С. Пушкина, он возвращался к нему неоднократно и в поэзии и в своих творческих замыслах. Почти одновременно с "Выстрелом" поэт работал над драматическими сценами "Моцарта и Сальери". Близость Сильвио и Сальери, внутренние предпосылки их поступков очевидны. Одно и то же чувство приводит Сильвио и Сальери к преступлению, оба одинаково маниакальны в своем стремлении утвердиться в жизни. Одного тщеславие заставляет бросить в бокал счастливого соперника яд, другого - целиться в безоружного.

- Мне все кажется, что у нас не дуэль, а убийство... - замечает сам Сильвио во время второй дуэли с графом. Это одна из сложнейших психологических сцен повести Пушкина, ее кульминационный момент, крещендо. Страсти накаляются до предела. Перед лицом смерти каждый ведет себя неожиданно. Граф при встрече с Сильвио оказывается малодушным и совершает аморальный с точки зрения дворянской чести поступок: соглашается второй раз выстрелить в Сильвио. Но писатель психологически оправдывает поведение графа. Граф говорит: "Не понимаю, что со мною было и каким образом он мог меня принудить... но я выстрелил..."

Пушкин подчеркивает, что граф сделал это как бы в беспамятстве, в полной растерянности.

А что же Сильвио в это время? Настал момент, которого он ждал так неистово много лет. Он у цели! Смятение противника, его беспомощная растерянность доставляют Сильвио мрачное удовольствие и в то же время вселяют какое-то странное беспокойство. Жизнь графа в его руках, стоит спустить курок - и ненавистный соперник погибнет. Что же он медлит? Сильвио второй раз отказывается стрелять в графа. В решительный момент глубокое разочарование и удивительное равнодушие охватывают Сильвио. На смену огромному внутреннему напряжению приходит опустошенность и покой!

Соломон Джиле. 'Домби и сын' (телеспектакль)

Как бы я сам снимал "Выстрел"? Я сделал бы фильм об очищении человека, о том, как Сильвио, пройдя через страдания, позор, становится действительно незаурядной личностью, становится Человеком. Он борется не столько с окружающими, сколько с самим собой и, победив, преодолев себя, приходит к внутренней свободе.

Я снимал бы больше крупных планов. Ведь именно через длинные крупные планы можно передать и психологию героев, и их взаимоотношения, и движения мысли. Я бы все внимание сосредоточил на характерах, не украшал бы фильм выдуманными историями, "живописными" картинами, нравоучительными сентенциями.

Взаимоотношения Сильвио с графом выстраивал бы сложнее, тоньше, значительнее. В их столкновении я вижу не конфликт бедного и богатого, а противоречие гармонии и душевного уродства, молодости и старости, добра и зла.

Большую роль, на мой взгляд, в экранизации "Выстрела" играют паузы, оценка происходящих событий, реакция окружающих на поступки героев и в первую очередь, конечно, Белкина, который в картине Н. Трахтенберга выполняет чисто служебную задачу.

Дуэли хотелось бы снять подробно, с настроением, с определенной атмосферой. Это кульминационные места повести.

Ну и, конечно, попытался бы сделать фильм как можно ближе к пушкинскому оригиналу".

Так думает по поводу своей роли в "Выстреле" Михаил Козаков. Когда фильм вышел на экран, мнение прессы разделилось: одни называли игру Козакова "блистательной", "мастерской", видели в его трактовке воплощение пушкинской мысли, другие остались неудовлетворенными.

Попробуем отрешиться и от мнения субъективной критики и от оценки своей работы актером и посмотрим, что же удалось Козакову в картине и что осталось за кадром.

Работа Михаила Козакова в "Выстреле" интересна и необычна. Необычна не только для него самого, но и вообще для актерской практики. На протяжении полутора часов он сумел создать четыре совершенно разных взаимоисключающих характера. Его Сильвио предстает перед зрителями как бы в четырех ипостасях. Всю историю Сильвио в фильме можно условно разделить на четыре части. Первая - до ссоры с графом, вторая - жизнь Сильвио в провинциальном городе, третья - вторая дуэль с графом и четвертая - финал картины.

В каждом куске фильма Козаков создает качественно новый образ героя. Оригинальность характера Сильвио выражается не только в трактовке актера, но и в стилистике, в манере его игры. В картине нет того, что обычно называется "развитием характера", и мы не можем проследить постепенного перерождения человека, его внутреннего перехода от одного состояния к другому. Каждый раз это новый скачок в интерпретации актера. Как происходило движение характера, остается неизвестным. И если в одном случае это можно предугадать, то для других в картине нет достаточных мотивировок.

Буду говорить конкретнее. Итак, Сильвио до первой дуэли с графом, Сильвио - блестящий гусар, человек моды, острослов и дуэлянт.

Козаков находит точные выразительные детали в обрисовке этого Сильвио. Актер подчеркивает элегантность военной выправки Сильвио, его нарочитую аристократическую небрежность движений, одежды, высокомерную привычку цедить сквозь зубы слова, уничтожать противника одним ироническим взглядом.

Мишка-Япончик. 'День солнца и дождя'

Актер не упускает малейшей возможности полнее и ярче охарактеризовать Сильвио. У него нет ни одного случайного жеста, равнодушного взгляда, неоправданного движения.

Передо мной пачка фотографий Козакова в роли Сильвио. Пачка застывших мгновений, вырванных из действия фильма. Сильвио с бокалом, на балу, в кругу друзей, за карточным столом, беседующий с дамой, пикирующийся с графом - везде, в каждой сцене читается внутреннее состояние героя, его отношение к происходящему. Сильвио Козакова при всей своей сдержанности нигде не безразличен к окружающим. Даже на фотографии, где крупным планом снят граф, а фигура проходящего Сильвио только угадывается в стороне, даже на этом снимке, где не видно ни глаз актера, ни его лица, в нервном движении Козакова, в напряженном повороте его головы чувствуется настороженность Сильвио, болезненная ревность, с которой он прислушивается к словам графа, его готовность вспыхнуть, взорваться при малейшем неосторожном поступке соперника.

Сильвио-гусар быстр в своих движениях и скоропалителен в решениях, для него выхватить пистолет и всадить пулю в обидчика - дело одной минуты. Козаков подчеркивает необузданность, необычайную страстность натуры Сильвио, которая до поры, до времени скрывается под лоском светских привычек и условностей. Его Сильвио самолюбив до сумасшествия, он не прощает ни одной обиды, небрежного слова, почудившегося ему оскорбления. Самоутвердиться, подчинить себе все, возвыситься над всеми - вот принцип, который определил жизнь Сильвио первого периода. И эту тему актер несет в каждой сцене, в каждом самом незначительном, проходящем эпизоде.

Козаков отрабатывает жестикуляцию своего героя, продумывает его привычки, манеры, общение с людьми. Для актера это не просто комплекс физических действий, а особый красноречивый язык пластики, который помогает ему глубже и интереснее рассказать зрителям о Сильвио.

В этой части картины Сильвио Козакова - бретер, гусар, светский хлыщ. Все это так. Но если бы актер остановился только на этих чертах характера своего героя, зрителям показалось бы странным - зачем, собственно говоря, делать фильм о таком человеке, что в нем интересного?

Заслуга Козакова прежде всего в том, что он увидел в Сильвио интеллектуального человека. Его Сильвио - личность, талантливая, незаурядная, яркая личность! Этим, по существу, и объясняется его успех в свете, в полку, среди друзей, популярность среди врагов, а не только умением пить и спокойно стоять под дулом пистолета. За внешней формой дуэлянта и прожигателя жизни просматривается значительность и сила характера, огромная внутренняя сосредоточенность, неудовлетворенность собой.

Собранность Козакова, его углубленность в свой духовный мир приковывает внимание зрителей. Разговор о значительности актера, о его органичности в кино довольно сложен. Можно ли приобрести значительность на экране или на сцене в результате долгой и упорной работы над собой? На мой взгляд, нет. Мне думается, что это чисто природное качество человека, комплекс его внешних и внутренних свойств, характерная особенность его таланта, которые делают его интересным для наблюдения.

Способность быть значительным на экране определяется прежде всего одухотворенностью актера, его умением мыслить.

Именно эти актерские качества помогли Михаилу Козакову показать в характере гусарского офицера человека незаурядного.

Но вот мы расстаемся с Сильвио-гусаром, светским человеком, ревностным хранителем офицерской чести, и на экране появляется новый человек, его полная противоположность. Куда девалась былая вспыльчивость, резкость суждений, где знакомый иронический взгляд, злая саркастическая усмешка, язвительный тон?

Перед нами бледный немолодой человек с посеребренными висками, наглухо затянутый в черный сюртук, с усталыми тяжелыми веками и погасшим взором. Тонкое, нервное, умное лицо, жесткие морщинки около губ, скупость и расчетливость каждого жеста, немногословность - таков новый Сильвио - Козаков. И чем сдержаннее актер на экране, тем интереснее становится характер его героя.

Среди офицеров, стоящих в маленьком провинциальном городке, о Сильвио рассказывают легенды, его история окутана тайной. День за днем в полном одиночестве разряжает Сильвио свой пистолет, рисуя на стене пулями замысловатые узоры. Кажется, что он не замечает ни острого любопытства случайных знакомых, ни кривотолков любителей позлословить, ни подозрительных взглядов окружающих. Он живет в другом измерении, реальная жизнь превратилась для него в иллюзию. Неистребимое желание отомстить графу, увидеть его растерянным, побежденным постепенно превращает Сильвио в маньяка.

Комиссар. 'Звезды и солдаты'

Актер тонко передает болезненное состояние Сильвио. Навязчивая идея, которая много лет преследует Сильвио, сам уклад его жизни, обостренная сосредоточенность на своем внутреннем состоянии не могут не вызвать некоторого сдвига в его психике.

Взгляд его, теряя остроту, становится вдруг неподвижным, несколько остраненным, кажется, что мысли его бродят где-то далеко. И только получив, наконец, долгожданное известие, что час мести настал, Сильвио неожиданно преображается. Щеки вспыхивают, голос предательски дрожит, движения становятся нервными. Но это не та былая вспыльчивость темпераментного гусара Сильвио, не тот румянец гнева, - это болезненное волнение фанатика.

Да, новый Сильвио не имеет ничего общего с прежним молодым повесой и дуэлянтом. Перед нами качественно другой человек, иного образа жизни, мысли, темперамента.

Проходят несколько кадров, мы расстаемся с Сильвио и переносимся в имение графа. Это одна из кульминационных сцен фильма и наиболее интересный эпизод в работе актера.

Сильвио в кабинете ожидает графа. При звуке шагов он оборачивается, и мы снова не узнаем его, как, впрочем, не узнает Сильвио и вошедший в комнату граф. И действительно, трудно угадать в обросшем седеющей бородой человеке с воспаленными, покрасневшими глазами, неопрятном и нервном, несколько опустившемся, в каком-то запыленном костюме, лощеного гусара и элегантного загадочного господина из города Н.

Как произошло это новое превращение, что случилось с Сильвио между этими двумя эпизодами, остается неизвестным. Зритель может только строить хитроумные догадки, домысливать все за авторов фильма и принимать Сильвио в новом качестве.

Этот новый Сильвио в исполнении Козакова, казалось, утратил навсегда все прежние черты характера: природную выдержку, хладнокровие, надменность манер. Сейчас в нем неудержимо прорывается что-то маниакальное, болезненное, голос его срывается, губы запеклись, в глазах мелькает нетерпение безумца. Граф пугается Сильвио, и это естественно, так как перед ним человек, не отвечающий за свои поступки, охваченный одной навязчивой идеей: убить!

Вот Сильвио, стараясь овладеть собой, становится нарочито медлительным, неторопливым, в нем как бы просыпается желание помучить графа. Он тянет время, просит огня, долго целится и, наконец, опускает пистолет... Неожиданно его охватывает смущение. Он вдруг понимает, что не может выстрелить в безоружного. Надо заставить графа взять пистолет. И Сильвио мобилизует всю волю, всю силу своего характера, чтобы подчинить себе графа, парализовать его мысль, вынудить, по существу, на откровенно бесчестный поступок.

Сильвио - Козаков по-настоящему драматичен в этой сцене. Он отвратителен в проявлении своей мстительности, в беспричинной жестокости к молодой жене графа и одновременно прекрасен, отказавшись выстрелить. В какой-то момент Сильвио понимает, что суд совести страшнее смерти. И если Сильвио-гусар привык решать все споры кровопролитием, то новый Сильвио хочет одержать нравственную победу.

Герой Козакова на протяжении небольшого эпизода приходит от состояния психической неуравновешенности к полному внутреннему покою, он как бы очищается, заставив графа вторично выстрелить, испытав свое мужество и совершив акт милосердия. И только в конце сцены в Сильвио просыпается прежний гусар. Не глядя, через плечо разряжает он свой пистолет в висящую на стене картину и быстро выходит из комнаты.

Появление Сильвио в доме графа резким диссонансом врывается в идиллическую картину семейного счастья. Конфликт Сильвио и графа в фильме действительно, как говорил Михаил Козаков, изменился, приобрел иной смысл. И вина в этом прежде всего режиссера, который на роль графа пригласил Юрия Яковлева, прекрасного актера, но по возрасту и по своим творческим возможностям не соответствующего персонажу пушкинской повести. Уже в первых сценах картины он не блестящий двадцатидвухлетний юноша, только вступающий в жизнь, как это написано в повести, а немолодой и пресыщенный офицер, выглядящий старше Сильвио. А в финале - типичный русский помещик, барин, вальяжный и респектабельный. Поэтому нет ничего удивительного, что симпатии зрителей на стороне Сильвио, более интересного и своеобразного.

"Демонизм" Сильвио - Козакова - не в его сверхъестественной силе, а в целом ряде необычных поступков, которые заурядному человеку, не понимающему их психологических предпосылок, кажутся странными и загадочными.

И, наконец, четвертый Сильвио. Хотел актер или не хотел, но время от времени в картине появляется нарочито многозначительный страдающий герой. То он с деланной серьезностью выслушивает "важные" сообщения неизвестного друга по полку о каких-то таинственных делах, то на фоне нестерпимо красивого пейзажа в картинно-романтической позе слушает пение живописных кинематографических цыган, то меланхолически задумывается над смыслом жизни, то мчится во мраке ночи, завернувшись в плащ, на перекладных навстречу неизвестной судьбе.

Но наиболее активно действует четвертый Сильвио в финале. Скупая пушкинская фраза в две строчки о гибели Сильвио под Скулянами вырастает в фильме в "красочный" эпизод. Голубое пронзительное небо и белые барашки, как на запыленной олеографии, должны, по мнению кинематографистов, изображать Турцию. Бой идет хоть куда! Сильвио с закушенными губами отчаянно ползет с пистолетом в руке. "Это похоже на дуэль, - думает он, - только здесь первый выстрел принадлежит мне".

М. Козаков - Гимарде, Д. Банионис - Гойя. 'Гойя'

Он встает во весь рост, стреляет и, наконец, сраженный шальной пулей, картинно падает...

И это почти сразу после серьезной психологической сцены дуэли с графом, которую Козаков провел с таким блеском и мастерством.

Съемки в "Выстреле", работа над образом Сильвио, споры с Н. Трахтенбергом заставили актера со всей серьезностью задуматься над проблемой режиссуры.

Мысль о том, чтобы попробовать свои силы в режиссуре, приходила Козакову давно, много было интересных замыслов, идей, предложений. Свое реальное воплощение они нашли впервые на телевизионном экране.